Никос Казандзакис - Последнее искушение Христа

Пока все это проносилось в голове Петра, сын Марии пошатнулся и замер.

— Я устал, устал, — пробормотал он и оглянулся в надежде хоть на что-нибудь опереться, будь то человек или камень. Но вокруг были видны лишь воздетые к небу кулаки и источавшие ненависть глаза. На мгновение ему показалось, что он слышит шорох крыльев над головой, и душа его воспрянула. Может, Бог смилостивился над ним в последний момент и послал ангелов на помощь? Он поднял глаза и увидел над собой стаю ворон. Ярость охватила его. С упрямой решимостью он шагнул вперед, решив во что бы то ни стало добраться до вершины. Но камень из-под ноги сорвался вниз, плотник споткнулся, потерял равновесие — и тут Петр, рванувшись вперед, подхватил его под руки и, взяв крест, взвалил его на собственные плечи.

— Позволь мне помочь тебе. Ты устал, — смиренно произнес рыбак.

Сын Марии повернулся и посмотрел на Петра, но узнать его не смог. Весь этот путь представлялся ему одним сплошным кошмаром. Но теперь плечи его стали свободны, и ему показалось, что он парит, как парят во снах. «То был не крест, — подумал он, — то была пара нераскрывшихся крыл!» И утерев пот со лба, он уверенно двинулся за Петром.

Языки раскаленного воздуха, как пламя, вились над камнями. Собаки, приведенные палачами, лежали, вытянув свои откормленные тела у края ямы, которую рыли их хозяева. Бока их ходили ходуном, с трясущихся языков стекала влага. Казалось, в этом пекле можно было расслышать, как закипают мозги. Границы реальности расплывались: добро и зло, крест и крылья. Господь и человек — все смешалось воедино.

Добросердечные женщины привели Марию в чувство, и, едва открыв глаза, она увидела своего босого изможденного сына — он был уже почти на вершине. Но перед ним шел еще кто-то, неся на плечах крест. Вздох вырвался из ее груди, и она обернулась как бы в поисках поддержки. Заметив своих соседей и рыбаков, она направилась было к ним, чтобы на кого-нибудь опереться, — но слишком поздно. Со стороны цитадели раздался рев трубы, новая группа всадников, вздымая тучи пыли, принялась прокладывать дорогу в толпе, и прежде чем Мария успела встать на камень и рассмотреть, что происходит, уже подскакали всадники в красных одеждах и бронзовых шлемах, и горделивые холеные лошади начали теснить евреев.

Наконец появился мятежный зелот. Руки его были связаны сзади, туника разорвана, длинные волосы приклеились к плечам, слипшись от пота и крови. Взгляд неподвижных глаз был устремлен вперед.

Народ вздрогнул при виде его. Кто он? Человек? Ангел? Или в этом отрепье скрывался дьявол, чьи сжатые губы хранили неведомую страшную тайну? Еще раньше старый раввин подговаривал народ, что как только осужденный появится, они все вместе изо всех сил запоют псалом Давида «Господи, Боже мой! На Тебя я уповаю», чтобы придать ему мужества. Но теперь слова застревали в глотках — люди чувствовали, что этот человек не нуждается в ободрении. Он был выше мужества — непобедимый, несломленный, — даже связанные за спиной руки символизировали свободу. С благоговейным ужасом народ взирал на него.

Чуть впереди ехал центурион, к седлу которого была приторочена веревка, на которой вели зелота. Руфус давно боролся с евреями, и лицо его покрылось темным загаром под этим южным солнцем. Уже десять лет, как он ставил кресты и распинал иудеев, затыкал камнями и грязью их рты — но все напрасно. Не успевал он казнить одного, как сотни других распевали наглые псалмы своих древних царей в ожидании, когда расправятся с ними. Они не боялись смерти. Их собственный Бог, требовавший крови и обрезания новорожденных мальчиков, был жесток, их собственный Закон призывал к жертвенности. Римлянин не мог понять их, не мог заставить подчиниться. Они не боялись смерти, а тот, кто не боится смерти, — об этом центурион часто размышлял здесь, на Востоке, — тот бессмертен.

Натянув поводья, он остановил лошадь, окинул взглядом толпу — изможденные лица, горящие глаза, грязные бороды, сальные клочья волос — и брезгливо сплюнул. Если бы он только мог уехать отсюда! Если бы он только мог снова вернуться в Рим, в Рим — с его многочисленными термами, его театрами и цирками, его ухоженными женщинами. Он ненавидел Восток — его запахи, его грязь, его евреев.

Палачи утирали пот — они уже установили крест. Сын Марии опустился на камень и тупо смотрел на крест, на людей, на центуриона, слезавшего с лошади перед толпой, и ничего не различал, кроме моря голов, шевелящихся под раскаленным небом. Петр наклонился к нему и начал что-то говорить, но все звуки для Иисуса слились в сплошной шум набегавших валов людского ропота.