Халлдор Лакснесс - Свет мира

Часто, когда Магнина прихорашивалась на чердаке среди бела дня, юноша думал, не заговорить ли ему с ней, чтобы хоть немного скоротать время. Он так тосковал по какой-нибудь живой душе! Больше всего ему хотелось поговорить о свете и о духовной жизни. Он тайком присматривался к Магнине, стараясь понять, что она собой представляет с точки зрения света и духовной жизни. Он спрашивал себя, может ли в этой мрачной глыбе мяса скрываться хоть одна тайная струна.

После отъезда братьев у Магнины вошло в привычку чуть ли не каждый вечер перед тем, как лечь спать, подниматься на чердак и садиться на постель к матери, они тихонько перешептывались, но юноша был любопытен и, как все люди, отстраненные от жизни, обладал очень тонким слухом. Сначала в их перешептываниях не было ничего, кроме пустяшных придирок дочери к окружающим, она всегда бывала кем-то недовольна, очевидно потому, что всегда была недовольна собой. Но однажды вечером их разговор принял новый оборот. Явно что-то произошло, юноша уловил намеки на какую-то давнюю преступную связь, перемежавшиеся тяжелыми частыми вздохами и неоднократными призывами в свидетели Господа Бога. Сначала мать пыталась возражать, но потом замолчала, уж слишком веские доводы приводила дочь. Наконец дочь сказала:

— Разве я тебе не говорила еще осенью, что все так и будет, если ты не выгонишь из дома эту потаскуху?

Матушка Камарилла молчала.

— Разве я тебя не предупреждала, что у нее бесстыжие глаза?

И когда мать снова ничего ей не ответила, дочь не сдержалась и громко спросила:

— Почему ты молчишь?

— А что тут можно сказать, — ответила хозяйка хутора.

— Я так и знала, — заявила девушка. — Об иных и сказать ничего нельзя. Иным все можно. А другим так наоборот. Порядочные люди ничего себе не могут позволить. Порядочные люди и живут и умирают, как скотина, привязанная в стойле.

— Кто же это мог быть? — спокойно спросила хозяйка хутора.

— Кто? Как будто был только один! Да я бы и слова не сказала, если б это был один из них. Но такая потаскуха не успокоится, пока не перепортит всех мужиков, какие только есть в округе. Господи Иисусе, за что ты так караешь меня?

Тогда мать сказала дочери:

— Жизнь есть жизнь, милая Магна, к этим вещам надо относиться разумно.

— Ах вот как! Жизнь есть жизнь? — сказала девушка. — Ну что ж, можешь устроить здесь притон. Только знай, что я тут не останусь!

— Если я выгоню из дома обеих работниц в самом начале лова, работать на хуторе будет некому, ведь тот калека в углу не в счет.

— Так я и знала! Это на тебя похоже — давать приют всяким шлюхам да приходским калекам, а родное дитя, которое ты научила жить, как подобает благочестивым христианам, тебе ничего не стоит выгнать из дому даже в лютый мороз! Вот бы постараться да заполучить на хутор приличного скромного парня, который умел бы и за скотом ходить и с людьми ладить, знал бы свою работу и не приставал ни к кому, на это тебя нет. Меня никому не жалко; каково мне, сестре, стряпать и подавать этой дряни, которая опозорила обоих моих братьев, да слушать к тому же, как моя родная мать берет ее под защиту, хотя она среди бела дня бросается на шею любому мужчине, а кое-кто чувствует себя бездомным изгнанником под отчим кровом.

Тут Магнина часто-часто зашмыгала носом и разрыдалась. Оулавюр слышал, как она повторяла сквозь рыдания: «Боже мой, никому-то я не нужна!» Он не смел выглянуть из-под одеяла, хотя ему страшно хотелось посмотреть, как плачет эта большая толстая девушка. При первых же звуках ее рыданий сердце его бешено забилось, он не мог равнодушно слышать, когда кто-нибудь плакал; по какой-то загадочной причине он всегда испытывал острую жалость к плачущему, особенно к тому, кто плакал от одиночества; казалось, все одинокие были близки его сердцу; вот и теперь он вдруг проникся глубокой жалостью к хозяйской дочери Магнине. Что может быть изумительнее того чувства, которое охватывает человека, когда кто-то, кого он не любил, вдруг предстает перед ним в совершенно новом свете! Собственно, он никогда не знал этой девушки, теперь же он узнал ее, раньше он не понимал ее, теперь она стала ему понятна. Ему вдруг показалось, что они с Магниной близки друг другу, ведь они оба так одиноки! И в то же время он понял, что причиной одиночества может быть не только плохое обращение, сиротство, любовь к поэзии, попечение прихода и тяжкий крест, но также и слишком толстые ляжки, сахар, говяжий студень, копченая грудинка, баранья печенка, материнская любовь, виды на наследство и счастливая жизнь. Человек одинок по природе, его надо жалеть и любить и горевать вместе с ним. Люди, несомненно, лучше понимали бы и любили друг друга, если бы они признались друг другу в своем одиночестве, в своей мучительной тоске и в своих робких надеждах. Магнине также следовало бы искать утешения в духовной жизни, этом единственном прибежище для тех, кто обижен судьбой, для тех, кто одинок, но не имеет мужества нести этот крест.