Симадзаки Тосон - Нарушенный завет

— Сэгава-кун, у тебя, наверно, есть какая-нибудь его книга. Дай мне почитать, всё равно что.

— Нет… у меня ничего нет.

— Нет? Не может быть! У тебя — нет? Зачем ты скрываешь? Лучше дал бы мне что-нибудь.

— Я не скрываю. Раз я говорю, что нет, значит, нет.

В эту минуту настоятель храма поднялся на возвышение, и Бумпэй с Усимацу прекратили разговор. Все присутствующие, приняв подобающий вид, приготовились слушать.

Настоятель был одних лет с женой, но как мужчина выглядел сравнительно моложавым. Когда он в своём чёрном облачении с золотыми парчовыми наплечниками появился на амвоне, он казался человеком более возвышенной духовной жизни, чем многочисленные бонзы в Саку и Тиисагате, почти ничем не отличающиеся от мирян. Черты его лица — широкий лоб, тонкий нос, слегка сдвинутые брови — не только были красивы, они выражали мягкость, доброту характера и в то же время незаурядный ум.

Первая часть проповеди состояла в притче об обезьяне. Некогда существовала учёная обезьяна; она прилежно училась и в своём учении достигла таких высот, что могла читать наизусть священные тексты; короче, она была настолько учёная, что могла бы стать наставником для других. Но, к несчастью, будучи животным, обезьяна была лишена способности к вере. А человек, пусть даже не имея таких знаний, как у этой обезьяны, обладает силой веры, и с помощью одной только этой веры даже самый простой смертный может войти в мир будд. Так-то, братья и сёстры, уразумели? Не забывайте же денно и нощно возносить благодарения за то, что вы родились людьми.

Так настоятель начал свою проповедь.

— Наму амида Буцу, наму амида Буцу…

Эти возгласы заполнили обширное помещение храма. Мужчины и женщины достали из-за пазухи кошельки и стали класть на циновку пожертвования.

Темой второй части проповеди настоятель избрал эпизод из жизни князя Мацудайры Тотоми, в далёком прошлом владевшего замком Иияма. Иияма стала оплотом буддизма именно со времён этого князя. Пламенем веры он горел ещё с юных лет. Когда князь отправился для несения службы в Эдо, он обращался ко многим людям с заветным вопросом, которых! он жаждал разрешить, но не мог: «Когда человек умирает, что с ним бывает потом?» Ни его вассалы, ни учёные конфуцианцы не могли дать ответа на этот вопрос. Он спросил о том же ректора конфуцианской академии Хаяси. Но даже ректор конфуцианской академии Хаяси — и тот не мог ответить. Тогда князь обратился к буддизму и стал учиться у одного монаха в Сибуе; свои владения он уступил племяннику, через пять лет постригся в монахи и основал монастырь в Иияме. Как поучительна история этого обращения! На трудный вопрос, разрешить который были не в силах столь многие учёные, ответить может только тот, кто верует.

Так настоятель продолжал свою проповедь.

— Наму амида Буцу, наму амида Буцу… — как дуновение ветра пронеслись по храму возгласы молящихся, и снова все стали класть монеты.

Пока шла проповедь, Усимацу не раз, забывшись, устремлял взгляд на Осио. Опасаясь привлечь внимание присутствующих, он говорил себе: «Не надо, не надо», — и всё же смотрел снова и снова и не уставал поражаться юной красоте Осио. Но что это? По её лицу тихонько катятся горячие слёзы, она то всхлипывает, то украдкой вытирает нос. Присмотревшись, Усимацу увидел, что на её прелестном личике, как тень, то появлялось, то исчезало выражение страха и горя. О чём она думает? Что чувствует? Что вспоминает? Усимацу терялся в догадках. Ему не верилось, что юное сердце могла так глубоко тронуть сегодняшняя проповедь.

Говоря по правде, настоятель читал проповедь на старинный лад, и она не могла тронуть души людей, родившихся в новое время. Манера речи, похожая на бесстрастную декламацию, беспорядочные отрывочные мысли — всё это на фоне сверкающего золотом алтаря производило впечатление театрального представления какой-то пьесы на историческую тему. Невозможно поверить, что, слушая такого рода рассказ, молодой человек мог бы так растрогаться.

Сёго, видимо, клонило ко сну; в конце концов он прислонился к сестре и свесил голову. Осио всячески старалась отогнать от него сон: то принималась его тормошить, то что-то шептала ему на ухо, но мальчик, видимо, ничего не слышал.

— Нельзя спать! Люди смотрят и смеются, — сказала она уже полусердито.

Окусама вступилась:

— Оставь его! Ведь он ещё ребёнок.

— Действительно, совсем как младенец. Что с ним поделаешь!

С этими словами Осио обняла Сёго, тот, по-видимому, ничего уже не сознавал.