Симадзаки Тосон - Нарушенный завет

Служанка ушла, бормоча про себя:

— Он, кажется, плохо себя чувствует.

Стоял тоскливый, типичный северный зимний день. Маленькая муха, уцелевшая, несмотря на зиму, металась под потолком, стараясь добраться до окна. Когда Усимацу жил в пансионе на Такадзёмати, в его комнату обычно налетала уйма мух; мухи роились у самой притолоки, точно их занесло туда вместе с пылью. Они как будто торопились прожить свою короткую жизнь в предчувствии осенних ветров. Эта последняя оставшаяся в живых муха со всей ясностью напоминала о времени года. Усимацу следил за ней глазами и думал, что вот уже приближается декабрь.

Ничего не делать и предаваться одним размышлениям, когда ты полон сил и можешь работать, довольно нелегко. Образование, полученное на казённый счёт, обязывало его отслужить положенный и весьма немалый срок и постоянно следовать строгому распорядку школы. Всё это, разумеется, Усимацу знал. Знал, но у него пропала охота к работе. Ах, утренняя постель похожа на могилу, где погребён отчаявшийся человек! Усимацу опять повалился на неё и погрузился в глубокий сон.

— Сэгава-сэнсэй, к вам пришли! — послышался голос Кэсадзи.

Усимацу вздрогнул: оказалось, это Гинноскэ. Гинноскэ был не один. Вместе с ним пришёл, прямо в служебном костюме, и младший учитель из его класса. В этот день какой-то армейский капитан, объезжавший округ в целях распространения военных знаний, проводил беседу с учениками школы. В связи с этим последние уроки были отменены, и Гинноскэ с младшим учителем воспользовались свободным временем, чтобы зайти его проведать. Усимацу, приподнявшись на постели, смотрел на приятелей как в полусне.

— Ты лежи, — дружелюбно сказал Гинноскэ. На лице его отражалась искренняя забота об Усимацу. Усимацу стащил с постели белое шерстяное одеяло и закутался в него, как в ватный халат.

— Извините, что я не одет. У меня ничего страшного, так, пустяки.

— Простудились? — спросил младший учитель, внимательно глядя на Усимацу.

— Вероятно. Со вчерашнего вечера голова ужасно тяжёлая, а утром никак не мог с постели подняться, — сказал Усимацу.

— Вид у тебя и вправду неважный, — подхватил Гинноскэ. — Будь осторожен, ведь сейчас свирепствует эпидемия инфлюэнцы. Тебе хорошо бы что-нибудь выпить. Разбавь немного поджаренного мисо кипятком и выпей две-три чашки. Обычно это помогает при простуде. — Он переменил тему. — Ах да, я тебе принёс кое-что приятное, чуть не забыл — вот тебе подарок.

С этими словами он развернул платок и достал деньги — жалованье за ноябрь.

— Так как ты сегодня не пришёл, я получил за тебя, — продолжал он. — Проверь, пожалуйста, — должно быть правильно.

— Вот спасибо. — Усимацу взял вложенные в мешочек ассигнации и серебро. — Оказывается, сегодня двадцать восьмое! А я думал: ещё только двадцать седьмое.

— Хорошее дело, если, живя на жалованье, станешь забывать, какой сегодня день, — засмеялся Гинноскэ.

— Я стал таким рассеянным, — сказал Усимацу и, как бы подбадривая себя, добавил: — До конца месяца осталось совсем немного. Двадцать девятое и тридцатое, всего два дня, вот и весь ноябрь. Эх, да и год тоже на исходе. Как подумаешь — прошёл целый год… а я вот так ничего и не сделал.

— Все мы так, — горячо подхватил Гинноскэ.

— Тебе-то хорошо! Ты перейдёшь в агрономический институт, сможешь вволю заниматься своей любимой наукой.

— Кстати, насчёт моих проводов: мне сказали, что ученики хотят устроить их завтра…

— Завтра?

— Но раз ты лежишь…

— Ничего, мне уже лучше. Завтра я непременно приду.

Гинноскэ засмеялся.

— Сэгава-кун и на болезнь, и на выздоровление скор. Только что стонал, как тяжелобольной, глядь, а он уже здоров; можно подумать, что притворялся. Просто удивительно! И всегда это у тебя так. Да, недолго нам с тобой осталось болтать. Скоро распрощаемся.

— Как, ты уже уезжаешь?

У обоих был глубоко опечаленный вид. Младший учитель, который всё время курил, молча слушая их разговор, вдруг сказал:

— Сегодня в школе я слышал странную вещь: будто среди наших преподавателей скрывается «синхэймин». Говорят, и по городу уже ходит такой слух.

— Кто же пустил этот слух? — спросил Гинноскэ, обернувшись к нему.

— Этого я не знаю, — смутившись, ответил учитель. — Я думаю, это просто чья-то сплетня.

— И для сплетен есть границы. Пустить такой слух — это значит поставить всех нас в очень неприятное положение. Находятся же болтуны в нашем городе! Только и слышишь: такая-то учительница, мол, сделала так-то, а такой-то учитель этак. И откуда мог пойти такой слух? Ну, давайте переберём всех преподавателей школы! Вот УЖ чепуху несут! Разве не так, а, Сэгава-кун?