Симадзаки Тосон - Нарушенный завет

— Отец! Отец!

— Ты здесь? — послышался голос Гинноскэ.

Затем блеснул свет фонаря, и он подошёл к Усимацу, а следом за ним и Кэйносин. Гинноскэ поднял фонарь и осветил лицо Усимацу, потом огляделся но сторонам, всматриваясь в темноту. И тут Усимацу сообщил, что опять слышал голос отца.

— Вот видишь, Цутия-кун, — сказал Кэйносин, лязгая зубами от холода и страха. Гинноскэ засмеялся.

— И всё же это невозможно! Расшатались нервы, Сэгава-кун в последнее время стал очень мнителен, поэтому ему и чудится всякий вздор.

— Расшатались нервы? — как будто в раздумье переспросил Усимацу.

— Видеть что-то там, где ничего нет, слышать голоса при абсолютной тишине вокруг, — разве это не следствие расстроенных нервов? Всё это, друг мой, тебе померещилось, всё это призраки, рождённые твоей мнительностью.

— Призраки?

— Да, да. Так называемые галлюцинации. Призраки, которые чудятся слуху. Это звучит немного странно, но если бы можно было так сказать, то это как раз то, что сегодня с тобой происходит.

— Возможно…

Некоторое время все трое молчали. В небе и на земле царила мёртвая тишина, не было слышно ни звука. И вдруг, нарушая безмолвие этой звёздной ночи, Усимацу снова услышал:

— Усимацу, Усимацу!..

Голос всё слабел, удалялся и, как крик птицы, пролетающей по небу, затих и замер вдали.

Гинноскэ, всё время светивший фонарём, увидел, как снова исказилось лицо Усимацу.

— Что с тобой? — воскликнул он.

— Я сейчас опять слышал голос отца.

— Сейчас? Нет, сейчас не было ни звука.

— Я слышал, — повторил Усимацу.

— Ты ничего не слышал и не мог слышать. Кадзама-сан, вы что-нибудь слышали?

— Нет, — подтвердил Кэйносин.

— Вот видишь, и Кадзама-сан не слышал, и я не слышал. Выходит, слышал только ты один. Нервы это, нервы и ничего другого…

Гинноскэ повёл фонарём, и свет его прорезал окружавшую их темноту. Нет, никто и ничто не могло издавать какие-либо звуки. Небо было точно зеркало, отражающее звёзды, земля — точно огромная тень.

Гинноскэ засмеялся.

— Ну, убедился ты наконец, что никого нет? Я никогда не верю ни своим ушам, ни своим глазам, пока не возьму в руки и не пощупаю. Все эти голоса — суть физиология.

Однако здорово холодно. Я больше не могу так стоять. Идём!

Всю ночь Усимацу не мог сомкнуть глаз. Лёжа в постели, он всё время думал об отце и о Рэнтаро. Гинноскэ же сразу захрапел. Как завидовал Усимацу, глядя на спокойное лицо товарища, его безмятежному сну! Среди ночи он вдруг тихонько встал с постели, засветил поярче слабо горевшую лампу и принялся писать письмо Рэнтаро. Он решил соблюдать осторожность и даже такое обычное письмо, выражавшее лишь сочувствие по поводу болезни, хотел написать втайне от всех. По временам Усимацу прерывал письмо и поглядывал на Гинноскэ. Тот спал крепко, его большой рот был открыт, как у рыбы, вытащенной из воды.

Усимацу был немного знаком с Рэнтаро. Он несколько раз встречался с ним, а в этом году два или три раза обменялся письмами. Но Рэнтаро считал Усимацу просто расположенным к нему знакомым, ему и в голову не приходило, что Усимацу такого же происхождения, как и он сам. А Усимацу не решался открыть свою тайну. Поэтому он чувствовал себя скованным, и многое из того, что переполняло его душу, в письме осталось невысказанным. Отчего он так преклоняется перед Рэнтаро? Если б только он мог объяснить одно это, писать об остальном и не понадобилось бы. Если б можно было это сделать! Но он не мог, и в этом была его слабость. Письмо получилось самое обыкновенное. Когда он написал в конце: «Иноко Рэнтаро от Сэгавы Усимацу», — ему показалось, что он обманул свою совесть. Усимацу швырнул кисточку, спрятал письмо и опять забрался в холодную постель. Но стоило ему смежить глаза, как сразу же начинались страшные видения, и он просыпался.

Утром в школу прибежал Сё-дурак из Рэнгэдзи; ему нужно было непременно видеть Усимацу. На вопрос школьного служителя: «Зачем?» — Сёта твердил: «Мне нужно передать ему лично». Когда Усимацу спустился в вестибюль, Сёта протянул ему телеграмму. Усимацу поспешно развернул её. В ней кратко сообщалось, что скончался отец. Усимацу, потрясённый, не веря своим глазам, прочитал телеграмму снова. Сомнений не было, это было сообщение о смерти отца. И стояла подпись дяди из Нэцу. Дядя просил: «Приезжай немедленно».

— Вот горе-то какое! Как вы будете убиваться… Побегу поскорей домой, расскажу окусаме, — пробормотал Сёта. В его тупом взгляде отражался детский страх перед смертью.