Симадзаки Тосон - Нарушенный завет

— Вашу речь я прослушал с величайшим интересом.

— Правда?

— Без всяких комплементов. Это лучшая из ваших речей, которые мне приходилось слышать.

— Приятно слышать такие слова. — Директор расплылся в довольной улыбке. — По правде говоря, я к этой речи готовился вчера весь вечер. Как тебе понравилось моё толкование верноподданности и сыновнего долга? Мне пришлось немало поломать себе голову над этим. Рылся в словарях…

— Что ж, зато успех полный!

— Да, но, кажется, по-настоящему слушал только ты. У наших гостей довольно пустые головы… Кое-кто восхищался речью Такаянаги. Думаешь, мне доставляет удовольствие то, что меня ставят на одну доску с этим болтуном? — с обидой в голосе сказал директор.

— Что ж, кому не дано понимать, тот и не поймёт.

При этих словах недовольное лицо директора несколько смягчилось. Он, видимо, хотел говорить с Бумпэем не столько о своей речи, сколько о чём-то другом, более существенном, но как-то не решался начать вот так сразу. Теперь он приступил к делу. Он нарочно повёл Бумпэя сюда, в эту комнату, чтобы посоветоваться, нет ли какого-нибудь способа избавиться от Усимацу.

— Дело вот к чем, — он понизил голос, — у нас в школе довольно сложная обстановка. Я имею в виду наличие среди преподавателей таких чуждых элементов, как Сэгава-кун и Цутия-кун. С такими людьми единодушной работы в школе не наладишь. Говорят, что Цутия-кун собирается в недалёком будущем стать ассистентом сельскохозяйственного института. Так что он сам нас покинет. Труднее будет избавиться от Сэгавы-куна. Если бы только школа освободилась от него, тогда всё было бы в наших руках. Я во что бы то ни стало хочу убрать отсюда Сэгаву-куна и поставить тебя на его место. Со мной говорил об этом твой дядя. Он такого же мнения. Ну, что ты можешь предложить?..

— Я-я? — Бумпэй не знал, что ответить.

— Ты посмотри, как льнут к нему ученики. Вокруг только и слышишь: «Сэгава-сэнсэй, [17] Сэнсэй — почтительное обращение. Сэгава-сэнсэй». Может быть, всё это происходит потому, что Сэгава-кун к ним подлаживается? А подлаживается он к ним потому, что на это есть причины? Как ты думаешь, Кацуно-кун?

— Я вас не вполне понимаю…

— Гм… видишь ли… это сугубо между нами… Несомненно, Сэгава-кун мечтает полностью захватить руководство школой.

— Ну, нет, об этом он вряд ли думает! — рассмеялся Бумпэй.

— Ты говоришь, вряд ли? — недоверчиво заметил директор. — Почему ты уверен, что он об этом не думает?

— Да потому, что он ещё не в таком возрасте, когда думают о подобных вещах. И Сэгава-кун, и Цутия-кун ещё слишком молоды!

Это слово «молоды» вызвало у директора сокрушённый вздох.

С площадки через закрытое окно доносился глухой стук теннисных мячей. Игра была в разгаре. Бумпэй невольно прислушался. Директор взглянул в лицо молодого человека и снова вздохнул.

— Что у него на уме, у этого Сэгавы-куна?..

— Что у него на уме? — удивлённо переспросил Бумпэй.

— В последнее время, когда бы я ни встретил его, он всегда задумчив, о чём-то размышляет. Что же, по-твоему, заставляет его так задумываться? Не веяние же это нового времени?

— Нет, если Сэгава-кун о чём-то и задумывается, то совсем о другом. Вы, право, ошибаетесь…

— Тогда тем более непонятно. Значит, он думает совсем не о том, о чём в своё время думали мы. То, что нас занимало, для него не представляет никакого интереса. А чрезвычайно занимает Сэгаву-куна именно то, что было нам совершенно чуждо. Видимо, потому мы и не можем работать вместе. Неужели у всей молодёжи нового времени мысли так разнятся от наших?

— Не думаю.

— Ну, в тебе-то я уверен. Пожалуйста, не поддавайся этому дурному влиянию. Я готов сделать для тебя всё, что в моих скромных силах. В жизни надо помогать друг другу. Ведь так, Кацуно-кун? Да… Но с этими чуждыми элементами не так легко совладать. Нужно хорошенько пошевелить мозгами… Подумай и ты. Может, мы сумеем что-нибудь придумать… Всё, что тебе удастся узнать о Сэгаве-куне, непременно сообщи мне.

За окном опять послышались громкие возгласы играющих. Бумпэй взял ракетку и вышел. Директор открыл окно и стал наблюдать за игрой. Он был в том возрасте, когда человек ещё не настолько стар, чтобы ощущать собственную слабость, но уже утратил вкус к спорту, и любимая игра молодёжи — теннис — вызывала у него присущее его старым соотечественникам презрение. Он смотрел на увлечённых игрой молодых учителей и учеников с выражением, говорившим: «Ну, что за глупое времяпрепровождение!»