Симадзаки Тосон - Нарушенный завет

День рождения императора совпал с праздником Общества Красного Креста. На груди у собравшихся в зале алели красные ленточки и поблёскивали серебряные значки. Вдоль восточной стены зала стояли более двадцати священнослужителей. Среди них не было только настоятеля храма Рэнгэдзи, и всё же, как ни странно, отсутствие его было заметно. Среди гостей всеобщее внимание привлекал местный деятель Такаянаги Тосисабуро, который уже зарекомендовал себя как восходящая звезда на политическом горизонте. В этом году он снова баллотировался в депутаты парламента.

Гинноскэ, Бумпэй и другие учителя и учительницы теснились в том конце зала, где находилась фисгармония.

— Внимание! — раздался торжественный призыв старшего учителя Усимацу, и в зале воцарилась тишина. Усимацу пользовался гораздо большей симпатией и уважением учеников, нежели директор.

Церемония началась. Когда все запели национальный гимн, директор отдёрнул занавес с портретов императорской четы, а потом прочёл манифест, [16] …прочёл манифест… — Имеется в виду манифест 1888 г. о воспитании, читавшийся при всякой церемонии в школах, как излагающий основы «национальной морали». последние слова которого утонули в дружных возгласах: «Банзай, банзай!» Затем выступил с речью директор. На этот раз его речь была посвящена верноподданности и сыновнему долгу. На груди его внушительно поблёскивала медаль. Потом все вместе спели песню о дне рождения императора. Потом с приветствием от имени гостей выступил Такаянаги; он был опытный оратор, и его речь пришлась всем по душе, ибо жители Синано всегда питали пристрастие к красноречию.

После окончания торжественной церемонии ученики четвёртого класса обступили Усимацу плотным кольцом. Он делал вид, будто хочет ускользнуть от них, а они не отпускали его, теребили рукава платья, цеплялись за руки. Вдруг Усимацу заметил жавшуюся в стороне одинокую фигурку. Это был третьеклассник «синхэймин» Сэнта. Он всегда держался особняком, в стороне от всех. И сегодня Сэнта стоял чуть поодаль, с грустью наблюдая, как веселятся и радуются его соученики. Бедняжка, даже в этот праздник он не веселится вместе со всеми. Усимацу закусил губу. Ему хотелось подбодрить бедного ребёнка, сказать ему: «Держись крепче, не бойся!» Но на него был устремлён взгляд другого учителя, и он, чтобы скрыть собственное смущение, выбрался из толпы учеников и вышел во двор.

Утренний мороз оголил почти все деревья в школьном саду. Уцелела только на одной вишне осенняя листва. Усимацу остановился возле деревца, вздрагивая при каждом лёгком порыве ветра, пробегавшего по ветвям вишни, словно нашёптывая им что-то. Он вынул газету, развернул её. И прочитал, что состояние здоровья Рэнтаро критическое, что хотя корреспондент сам отнюдь не разделяет идеи Рэнтаро, он не может не отдать должного человеку, который, выйдя из среды «синхэйминов», ведёт неустанную борьбу за их права. Он считает также, что Рэнтаро принадлежит к числу тех, так много обещавших, но безвременно угасших молодых людей, которые страдали той же болезнью, что и он. Далее корреспондент высказывал предположение, что глубина и серьёзность работ Рэнтаро, снискавшие ему признание читателей, объясняется его страданиями, и заканчивал признанием, что он сам тоже — один из друзей Рэнтаро.

Читая, Усимацу не раз тревожно вздрагивал — его пугали пробегавшие по земле тени. Ярко алели на солнце тронутые морозом листья вишни. Увядшая листва невольно наводила на размышления о несчастной судьбе Рэнтаро.

Прощальный чай в честь Кэйносина состоялся в одиннадцать часов. Когда утром Усимацу встретил в коридоре храма Рэнгэдзи дочь Кэйносина Осио, он снова стал думать о её несчастном отце. Теперь же, при виде Кэйносина, восседавшего на почётном месте, он вспомнил Осио, перед его мысленным взором возникла хрупкая фигурка, прижавшаяся к стене старинного храма. Речь Кэйносина свелась к долгим воспоминаниям о своей жизни. Усимацу, кажется, только один и слушал его с состраданием; ни у кого больше эти старческие воспоминания не нашли отклика в сердце.

После чаепития все разбрелись по своим делам. Директор подозвал Бумпэя, собравшегося было играть в теннис, и вместе с ним удалился в другую комнату. Они уселись друг против друга возле окна, выходящего на теннисную площадку, оттуда доносились шумные возгласы играющих — Гинноскэ и других.

— Стоит ли так увлекаться спортом, Кацуно-кун? Давай-ка лучше поговорим! — дружески сказал директор. — Ну, как сегодняшние речи?