Симадзаки Тосон - Нарушенный завет

Кэйносин горько усмехнулся. Он осушил чашечку сакэ, прищёлкнул языком и протянул её Усимацу.

— Поменяемся!

— Давайте я налью вам, — предложил Усимацу, берясь за бутылочку.

— Э, нет, так не годится. Если уж подносить — так подносить, а если пить — так пить. Я думал, что ты совсем не пьёшь, а ты, оказывается, умеешь выпить! Первый раз вижу, что ты пьёшь.

— Да разве это называется уметь выпить! Ведь я на третьей чашечке готов…

— Во всяком случае, эту чашечку выпей до дна. А потом налей мне. Я вот только с тобой впервые за долгие годы говорю по душам, откровенно. Вот уже двадцать лет… да, с тех пор, как я получил звание учителя, прошло уже пятнадцать лет, и всё это время я твердил изо дня в день одно и то же, одно и то же. Ты, может, будешь надо мной смеяться… но, поверишь ли, дошло до того, что я сам перестал понимать, чему я учу своих учеников! Тот, кто долго прослужил учителем, хорошо это знает. Откровенно говоря, я никогда и не считал, что занимаюсь воспитанием детей. Школа была для меня только службой, где я, наряженный в форму, мог получать жалованье. Учитель младших классов начальной школы — то же, что и рабочий, разве что образованный… За грошовое жалованье изо дня в день наводить порядок в шумном классе, следить за учениками, работать столько часов, что сам даже диву даёшься, как ещё на ногах держишься…

Может быть, тебе кажется, что мой уход со службы — безумие. Нет. Хотя я знаю — протяни я эту лямку ещё шесть месяцев, у меня была бы хоть и маленькая, но всё же пенсия. Знаю это и не могу ничего с собой поделать. Вот это плохо. Работать в школе или умереть — для меня теперь всё одно! Жена, как и полагается жене, волнуется: на что мы будем теперь жить? Если не хочешь быть учителем, иди служить в банк, садись за конторку. Но разве я сумею так сделать? Раз уж я не в состоянии заниматься делом, к которому привык за двадцать лет, как же я возьмусь за новое? Вся сила, вся моя бодрость — всё ушло. Выдохся я, выдохся, как старая ломовая лошадь, которую как ни погоняй, всё равно работать она уже не может…

Со двора вошёл какой-то мальчик, и Кэйносин замолчал. Хозяйка, которая при тусклом свете лампы гремела посудой у кухонного стола, подбежала к нему.

— Никак, это Сёго-сан?

У Сёго был озабоченный вид.

— Отец здесь?

— Как же, здесь, — ответила хозяйка. Кэйносин нахмурился. Он подвёл Сёго, стоявшего в полутьме у самой двери, к очагу и, пытливо всматриваясь в личико сына, спросил:

— В чём дело? Что тебе нужно?

— Вот… Мама прислала… сказать, чтобы отец поскорей приходил домой, — запинаясь, проговорил Сёго.

— Посылает на розыски… Опять взялась за старое, — пробормотал про себя Кэйносин.

— Значит, отец не пойдёт домой? — робко спросил Сёго.

— Приду, кончу беседу и приду. Так и скажи матери: отец беседует с учителем. Когда кончит, придёт, — проговорил Кэйносин, потом, понизив голос, спросил мальчика: — А что мама делает?

— Убирает зерно.

— Вот что! Она ещё работает?.. А… мама не сердилась, как всегда?

Сёго молчал. Он грустно смотрел на отца, видно, его детское сердце было исполнено жалости к нему.

Кэйносин взял сына за руку.

— Почему у тебя такие холодные руки? — воскликнул он. — Вот, возьми деньги. Купи себе хурмы. Только потихоньку, чтоб ни мама, ни Сусуму не знали. Хорошо? Иди скорей… и передай, как сказал отец. Ладно? Понял?

Сёго кивнул и вышел с поникшей головой. А старик снова предался воспоминаниям.

Помнишь, когда ты перебирался в Рэнгэдзи? И я тогда проводил тебя только до ворот? А знаешь почему? Право, я только тебе это рассказываю: я провинился, и настоятель очень на меня сердит. Сказал, что, пока я пью, он видеть меня не хочет. Жестоко это. Выходит, что я теперь с дочерью не могу повидаться. Осио, которая живёт в Рэнгэдзи, Сёго и покойный старший сын, эти трое — дети от моей первой жены. Она тоже была дочерью самурая. Я женился на ней в хорошее для нашей семьи время. Она скончалась ещё до того, как я опустился. Оттого каждый раз, как я о ней думаю, у меня перед глазами встают лучшие дни моей жизни. Выпью чашечку сакэ и непременно вспомню это время. Знаешь, с годами только и радости что воспоминания о прошлых днях.

Да, моя первая жена умерла в хорошее время. Человек — странное существо: самое доброе для него то, что он пережил в молодости. Только нет, она и действительно была хорошей женой. И нравом была покладистей теперешней моей жены. Всей душой мне верила, как в старину, когда жена во всём полагалась на мужа. Осио очень похожа на мать, особенно глазами. Как взгляну на неё, сразу так и вижу перед собой жену. Не я один, все так говорят, а теперешней жене моей это, видно, не по нутру. По правде говоря, не хотелось мне отдавать дочку в Рэнгэдзи. Но дома ей было бы хуже. Пожалел я её. Ну, а настоятель Рэнгэдзи очень этого добивался — у них своих-то детей нет. А ведь в Иияме не так, как в других местах, — здесь священнослужителей чтят… Вот я и отдал свою Осио…