Эптон Синклер - Зубы Дракона

«Годится», — ответил Джерри.

— Ты видел нашего друга в тот вечер?

— Я видел, как его вытащили, но за ним никто не пришел.

— Что случилось потом?

— Я полагаю, он был доставлен обратно. У меня не было никакой возможности, чтобы убедиться. Я ничего не смог сделать, был соблазн попробовать, но я не видел, как я мог уйти без автомобиля.

— Я боялся, что ты попытаешься. Все в порядке. У меня есть обещание, и есть некоторые надежды.

— Я смертельно волновался о тебе. Я пошел к американскому консулу и сообщил о твоей пропаже. Я приходил снова и снова, и думал, что он сделает все, что сможет, но он только увиливал.

— Это было серьезно, но сейчас все в порядке. Что ты делал потом?

— Я не мог ничего придумать, что сделать для тебя, поэтому я сообщил семье. Они сказали мне ехать домой и ждать приказов, я так и сделал. Вот это да! малыш, но я рад слышать твой голос! Ты уверен, что с тобой все в порядке?

— На мне ни царапины. Я выезжаю в Париж.

— Я только что получил телеграмму от твоей жены, она находится в пути, чтобы встретить тебя в Крийоне. Она перепугана до потери сознания. Там было много в газетах, ты знаешь.

— Спасибо, старина, за всё, что ты сделал.

— Я не сделал ни черта. Я никогда не чувствовал себя таким беспомощным.

— Вполне возможно, ты спас меня. Во всяком случае, у тебя есть интересная история, которая подходит к тебе. Пока!

Путешественник добрался до Парижа на закате и нагрянул неожиданно на Ирму в её номере. Она смотрела на него, как на призрака, и казалось, боялась прикоснуться к нему. Стояла, как будто ожидая увидеть на нём шрамы или увечья. Он сказал: «Я здесь весь, дорогая», и обнял её.

Она разрыдалась. — «Ланни, я живу в аду в течение двух недель!» Когда он начал целовать ее, она отстранилась. И глядела на него пронизывающим взглядом, какого он никогда не видел на ее обычно спокойном лице. — «Ланни, обещай мне, ты должен пообещать мне, что никогда больше не поставишь меня в такое положение!»

Так это было, как было всегда между ними. Их спор возник еще до их любви. И собирался остаться таким же в дальнейшем. Он не хотел давать какие-либо обещания. Он не хотел говорить на эту тему, а она не хотела говорить ни о чем другом. В течение двух недель она представляла его мертвым, или еще хуже, искалеченным этими бандитами. Она, конечно, имела все основания на такие мысли. Он не мог назвать её глупой или обладающей богатым воображением. На самом деле, он не мог ей ничего рассказать. Она хотела бы услышать его историю. Но она не будет слушать ни её, ни что-нибудь другое, пока ее разум не успокоится его обещанием, что никогда, никогда он не поедет в Германию, никогда, никогда не будет иметь дело с этой ненавистной, злой, так называемой классовой борьбой, которая довела мужчин и женщин до безумия и преступлений и превратила цивилизованную жизнь в кошмар.

Он старался успокоить ее и сделать ее счастливой, но это было невозможно. Она думала и приняла решение. И он должен был быстро принять решение. Во-первых, он не расскажет ей всю историю о том, что случилось с ним в Гитлерлэнде. Этот рассказ только для мужчин. Он должен был рассказать дамам Хеллштайн о пытках. Но только Робби и Рик будут знать о его сделке с Герингом. Слухи такого рода извращаются с такой же быстротой, как они распространяются. И Ланни может заработать себе такое имя, что станет беспомощным для служения движению, которое он любил.

Теперь он сказал: «Успокойся, дорогая. Я здесь, и ничуть не пострадал от приключений. Я должен заняться срочным делом, извини меня, если я позвоню по телефону».

Ее чувства были задеты, и в то же время у нее проявилось любопытство. Она слышала, как он вызвал Оливье Хеллштайн, мадам де Бруссай, и сказал ей, что только что вернулся из Германии, где видел ее дядю Соломона, и имеет для нее печальные известия. Он думает, что ее мать и отец также должны их услышать. Оливье согласилась отменить приглашение на ужин, и ему предложили придти к ней домой вечером.

Он не хотел брать с собой Ирму, и было трудно не обидеть ее. Но зачем подвергать ее тяжелому испытанию и присутствовать при трагической семейной сцене? Он должен был сказать им, что нацисты жестоко избивали брата Пьера Хеллштайна, чтобы получить его деньги. И, конечно, они будут плакать, и, возможно, терять психическое равновесие. Евреи, как и большинство других людей, любят свои деньги, и они любят своих родственников, и между этими двумя привязанностями семья Хеллштайн будет чувствовать себя также избитой.