Эптон Синклер - Зубы Дракона

Все приготовления к военной кампании были сделаны, и в начале сентября молодая пара отправилась в Берлин через Милан и Вену. В Вене находилось множество картин, о которых Ланни знал, и остановка там для их покупки будет выглядеть убедительной. Он написал письма нескольким друзьям в Германии, рассказав о своем намерении провести осень в их стране. Они одобрили его бизнес цели, ибо они будут способствовать ввозу иностранной валюты в Фатерланд, а иностранная валюта позволит немцам получить кофе, шоколад и апельсины, не говоря уже о голливудских фильмах и пулеметах Бэдд. Он написал фрау рейхсминистр Геббельс, напомнив ей о ее любезном предложении консультировать его. Он рассказал о предлагаемой выставке Дэтаза и приложил несколько фотографий и газетных вырезок на случай, если работы этого художника ей были не известны. С ними в автомобиле были тщательно упакованные и уложенные несколько самых известных работ Марселя. Не «Французский солдат», не сатирические карикатуры на германский милитаризм. А «Боль» и «Сестра милосердия», такая нежная и по-прежнему трогательная, адаптированная к нации, которая только что подписала договор об отказе от войны. Также романтические ландшафты побережья Ривьеры, где побывали многие немцы и полюбили эти места. Kennst du das Land!

По дороге через Италию, в безопасности от возможного подслушивания, они обсудили различные возможности этой кампании. Стоит ли пытаться апеллировать к чувству чести, которое, возможно, есть у Командующего ВВС Германии? Стоит ли пытаться подружиться с ним, с целью извлечь из него выгоду, особенно, хорошенько загрузив его хорошей выпивкой? А может сразу предложить ему наличные? Или попытаться подойти к фюреру, и убедить его, что они стали жертвами вероломства? Или разыграть фракцию Геббельса, или найти кого-нибудь во власти, кто нуждался бы в деньгах и мог бы нажать на скрытые пружины? Или попробовать тайный контакт с молодыми социалистами, и, возможно, спланировать побег из тюрьмы? Они обсудили эти и многие другие планы, и будут держать их в уме, нащупывая свой путь в нацистской джунглях. В чём они были уверены, что какой бы план они не выбрали, они должны утвердиться в Берлине, как высокопоставленные фигуры в социальном плане и безупречные в художественном. Как наследники и интерпретаторы великого французского художника, покровители и друзья немецкого композитора. И так далее с помощью различных видов ухищрений они должны создать для себя красивую обертку.

В Вене всё оказалось совсем не сложно. Ланни снова вошёл в роль искусствоведа. В одном из этих полумертвых дворцов на Рингштрассе он наткнулся на голову мужчины кисти Хоббема. Он телеграфировал коллекционеру из Таксидо Парка. Сделка была завершена в течение двух дней, и, таким образом он заработал на свое длительное пребывания в Берлине, прежде чем приехал туда. Ирма была впечатлена, и сказала: «Возможно, Геринг, поручит тебе продать для себя картины из дворца Робина. Йоханнес получит сына в обмен на свои картины».

Они отклонились от маршрута для того, чтобы провести пару дней в Штубендорфе. Для них Курт Мейснер представлял собой крепость, которую необходимо было взять, чтобы армия могла двигаться дальше. Не было сомнений в том, Генрих уже написал, что Ланни становится сочувствующим национал-социализму, и это заставило Курта ответить: «Следите за ним, он на самом деле так не думает». Если Ланни хотел добиться успеха в качестве шпиона, вот здесь ему следовало начать, а первый шаг самый трудный.

Странно, как обновить старую дружбу и в то же время превратить её в нечто другое! Слушать новый фортепианный концерт Курта в пол уха, и в то же время думать: «Как ему сказать, что всё в порядке, и, как мне перевести разговор на Робинов?»

Было ли это из-за того, что музыка Курта, казалось, потеряла свою жизненность? В старину энтузиазм Ланни был безудержен. Все его существо захватывали те стремительные мелодии, его ноги шагали под те грохочущие аккорды, он был абсолютно уверен, что эта была лучшая музыка тех дней. Но теперь он подумал: «Курт посвятил себя этим политическим фанатикам, и все его мысли засорены их формулами. Он очень старается произвести глубокое впечатление, но на самом деле он повторяется».

Но Ланни не должен даже намекнуть на свою оценку. Он стал интриганом и двурушником, и с помощью искусства и художественной критики должен замаскировать свои идеи и свои мысли. Он должен был сказать: «Курт, это необычайно, твой финал представляет самую высокую точку, какую ты когда-либо достиг. Адажио оплакивало всё горе мира». Эти фразы музыкального восторга звучали глупо. Говоря их, он делал посмешище из дружбы, отобрал всю прелесть из гостеприимства, даже испортил вкус пищи, которую приготовила для гостей gute verstandige Mutter фрау Мейснер.