Эптон Синклер - Зубы Дракона

— Во-первых, я хочу, чтобы вы поняли мою позицию по этому печальному вопросу. У меня много друзей в Германии, и я никого не хочу обидеть. Но, в то же время я не могу позволить, чтобы член моей семьи гнил в концлагере, даже не пытаясь выяснить, в чём его обвиняют. Могу ли я оставаться в неведении, Генрих?

«Нет, я полагаю, нет», — неохотно признался собеседник.

— До сих пор в печати ничего не было, насколько я видел, но, конечно, что-то может вырваться за границу. У Йоханнеса есть друзья и деловые партнеры, и когда у них не будет сведений от него, они примутся ему звонить. Если это произойдет, то будет скандал, и я думаю, что сделаю одолжение вам, Курту, его светлости и даже фюреру, если приду, и расскажу о положении вещей. Первый знакомый, кого я встречу в Берлине, вероятно, спросит у меня: «Где Йоханнес?» И что я могу сказать? Так как он свёкор моей сестры и деловой партнер моего отца, я должен был бы посетить его, или, по крайней мере, сообщить ему по телефону о моем приезде.

«Да, это, конечно, неудобно», — признал Генрих.

— Другое дело, когда его светлость получит мое письмо утром, он может позвонить. Он друг Йоханнеса. В самом деле, я впервые встретил его во дворце Йоханнеса. Кроме того, Ирма надеется встретиться с княгиней Бисмарк возможно завтра. Вы знаете, она, очень милая шведская дама. Что она может сказать по этому поводу?

Генрих признал, что это было verteufelt [137] чересчур (нем.) . А Ланни продолжил: «Если я расскажу этим людям, что случилось, я попаду в положение, что приехал сюда, чтобы напасть на Regierung [138] правительство (нем.) . А это последнее, что я хочу сделать. Но эта история не может оставаться без внимания неопределенный срок. Она начнёт дурно пахнуть. Поэтому я сказал Ирме: «Давай расскажем все Генриху, и остановим скандал, прежде чем он разразится. Йоханнес абсолютно неполитическая фигура, и у него нет никакого интереса в распространении скандалов. Я уверен, что он с удовольствием согласится молчать и забыть, что произошло».

— Но человек должен что-то совершить, Ланни! В Германии просто так не захватывают людей и ни за что не сажают их в тюрьму.

— Даже евреев, Генрих?

— Даже евреев. Вы видели, как аккуратно прошёл бойкот. Или иностранная пресса налгала вам об этом?

— Я слышал страшные истории, но я отказывался им верить, и я не хочу им верить. Я хочу иметь возможность выйти и сказать своим друзьям, что, как только я сообщил это дело нацистским властям, несправедливость была исправлена. Я предлагаю вам шанс отличиться, Генрих, потому что ваше начальство будет вам благодарно за помощь избежать скандала во внешнем мире.

Этот разговор шёл на немецком, потому что английский Генриха был недостаточно хорош. Немецкий Ирмы был еще беднее, но она имела преимущество, так как знала план кампании, о которой ей рассказал Ланни. Она могла следить за ходом кампании по лицу молодого чиновника. Точеное нордическое лицо с двумя искренними голубыми глазами и венцом из волос соломенного цвета, выстриженных так, чтобы на них можно было надеть Pickelhaube [139] островерхая каска (у пехотинцев в старой германской армии) (нем.) , хотя Генрих никогда не носил такого украшения. В начале вечера лицо было розовым от удовольствия, затем покраснело от хорошей еды, вина и дружбы. Но теперь бледнело от волнения и непосильного бремени размышлений.

— Но что же я могу сделать, Ланни?

— У меня была идея, что вы поможете мне представить дело непосредственно фюреру.

— О, Ланни, я не могу сделать это!

— Но у вас есть доступ к нему, не так ли?

— Не так часто, как раньше. Ситуация изменилась. В старину он был просто лидером партии, но теперь он глава правительства. Вы не имеете никакого представления о давлении на него, и толпы народа пытаются прорваться к нему.

— Я могу понять это. Но это чрезвычайная ситуация, и, конечно, он поблагодарит вас за ваш доклад ему.

— Я просто не посмел бы, Ланни. Вы должны понять, я только служащий. Мне дают определенную работу, и я делаю её эффективно, а в настоящее время мне дают еще более важную работу. Но я никогда не имел ничего общего с политикой.

— Разве это политика, Генрих?

— Вы скоро узнаете, что это политика. Если доктор Лей арестовал богатого еврея, он имел на это основания. И он влиятельный политик, и у него есть друзья при дворе, я имею в виду, рядом с фюрером. Если я приду и вмешаюсь в чужие дела, то это будет всё равно, как ходить по ничейной земле в то время стрельбы. Если я и имел авторитет у фюрера, то только потому, что я являюсь давним его поклонником, и никогда ничего не просил у него в течение всей моей жизни. Теперь, если я приду к нему, и он сочтёт, что я вмешиваюсь в государственные дела, он может придти в ярость и крикнуть Raus mit dir 155! и никогда больше меня не увидеть.