Нелли Шульман - Вельяминовы. Время бури

– Все равно, не лучше Виллема… – она закрыла глаза, – лучше него никого нет… – Тони взяла с мужа обещание приехать завтра на Фрунзенскую:

– Я хочу провести с тобой как можно больше времени… – она тихо всхлипнула:

– Мы, может быть, надолго расстаемся… – муж не говорил ей, что происходит на фронте, ограничиваясь пересказом сводок Информбюро. Тони, однако, понимала, что Красная Армия бежит:

– Они не устоят перед Гитлером… – в гостиной Тони провела рукой по крышке фортепиано, – впрочем, какая разница? Бельгия оккупирована. Мы с Виллемом уедем в Англию, растить маленького… – Тони хотела, завтра, отправив Володю с няней на прогулку, пригласить на Фрунзенскую Максима:

– Сейчас все стреляются, – нехорошо усмехнулась Тони, – майор Воронов последует поветрию… – она собиралась забрать Володю из парка, и отпустить няню. Горничной она тоже дала выходной. Обе женщины работали в НКВД, но Тони это не волновало. Она была уверена, что Максим позаботится о фальшивых документах и билетах, в Среднюю Азию.

– И поминай, как звали… – тонкий палец коснулся клавиши, – Россия большая. Ищите Антонину Ивановну, хоть обыщитесь. Никто не будет искать, с этим безумием… – на торжественных обедах Тони, высоким сопрано, запевала:

– От края до края, по горным вершинам,

Где горный орел совершает полет,

О Сталине мудром, родном и любимом

Прекрасную песню слагает народ…

Коллеги мужа подхватывали. Няня приводила Володю, в аккуратной матроске. Мальчик взбирался на стул. Тони аккомпанировала, малыш пел:

– О детстве счастливом

Веселая песня, звени.

Спасибо Великому Сталину,

За наши чудесные дни…

Воронов, улыбаясь, иногда, украдкой, вытирал глаза.

– Сентиментальный мерзавец… – Тони курила, разглядывая портрет Сталина, – он завтра сдохнет. А ты, – пожелала она Сталину, – немного попозже… – потушив сигарету, она подхватила сумочку. Няне Тони сказала, что уезжает в редакцию «Красной Звезды». В окно гостиной виднелась эмка. Охранник вывел машину из гаража. Тони вспомнила адрес, на Рогожском валу:

– Придется с ним спать, всю дорогу до Тегерана, делать вид, что я его люблю. Надо придумать историю, объясняющую мой акцент, паспорта. Например, что я работаю на разведку. Английскую, или американскую секретную службу… Он влюблен, он всему поверит… – вспомнив яркие, голубые глаза Волкова, девушка томно потянулась:

– Цена невелика. И с ним, действительно, хорошо. Он никто. Он мне будет смотреть в рот, и делать все, что я скажу. Объясню, что мой брак с Вороновым, просто прикрытие. Но о Виллеме ничего говорить не стану… – сыну Тони хотела сказать, что их вывозят из СССР по распоряжению отца.

– Он все забудет, Уильям, – хмыкнула Тони, – ему трех лет не исполнилось. У него есть настоящий отец… – Володя, за маленьким столом, в детской, рисовал самолеты, няня гладила. Тони поцеловала белокурую макушку:

– Ложись спать после ужина, мой милый. Мама едет на работу… – на щеках мальчика высыпали веснушки: «Как у Виллема. У него тоже были веснушки, летом, в Банбери. Скоро, совсем скоро…»

– У тебя очень хорошо, получается… – одобрительно сказала Тони. Володя обнял ее, теплыми ручками. От мальчика пахло молоком и печеньем: «Мамочка, а папа разобьет Гитлера?»

– Обязательно, милый, – кивнула Тони.

Над крышами Хлебникова переулка, в теплой, светлой ночи, в зеленоватом небе, виднелась бледная, косая луна. Лучи дальних прожекторов, бродили, перекрещиваясь на горизонте, в догорающем закате.

В домоуправления пока не поступил приказ о затемнении города, но муж сказал Тони, что здания замаскируют. Фонари, на улицах, не включали, но летом света и не требовалось. Москву еще ни разу не бомбили, но за неделю, прошедшую с начала войны, несколько раз объявляли воздушные тревоги. Люфтваффе, пользуясь захваченными аэродромами, в Белоруссии, летало на разведку.

Брат мужа служил в Западном округе, а потом его перевели в Заполярье:

– Если бы он в Белоруссии остался… – девушка пошевелилась, – он бы погиб. Или застрелился, как половина тамошнего военного округа. Или был бы арестован. Воронов бы его и арестовал… – Тихонько встав, Тони накинула на плечи жакет, валявшийся рядом с кроватью, на старом, но дорогом, персидском ковре.

Поднимаясь по скрипучей, узкой лестнице, на второй этаж деревянного особняка, Тони ожидала увидеть коммунальную квартиру, загаженный коридор, окурки в жестяной банке, и пьяных соседей. Она не посещала подобные места, но знала, что так живет большая часть Москвы. Окраины города усеивали бараки. В Тушино люди теснились в бывшей зоне, оставшейся после строительства канала. От бараков только убрали забор, и сняли колючую проволоку. Здания разделили на клетушки. На десяти квадратных метрах селили семьи из пяти-шести человек. Водопровода и канализации на окраинах не водилось, жильцы готовили на керосиновых плитках. По комнатам бегали крысы.