Нелли Шульман - Вельяминовы. Время бури

– Где-то я подобное встречала. На семейных фотографиях… Ерунда, – сказала себе сочно Тони, – мне мерещится. Неудивительно, жить среди мебели расстрелянных людей. Как здесь еще привидений не появилось… – в Банбери привидений не водилось, хотя покойный отец смеялся: «Могли бы, и навестить нас. История в замке богатая».

Шишкин, как и остальные вещи в квартире, приехал с закрытого склада НКВД. После ремонта, на Фрунзенскую доставили мебель красного дерева, текинские ковры, серебро и гарднеровский фарфор. Над кроватью повесили полог, работы вологодских кружевниц. В библиотеке устроили камин, положив на дубовый паркет шкуру белого медведя. Тони знала, что муж вырос в детском доме, и делил комнату с двумя десятками воспитанников:

– Не только поэтому он дворец возводит, – брезгливо думала Тони, – но и потому, что он плебей, и всегда таким останется… – кабинетный рояль тоже выписали со склада. По вечерам Тони играла Чайковского или Моцарта. Воронов садился на диван, обнимая сына. Тони оборачивалась, ласково улыбаясь:

– Вы похожи, одно лицо… – с возрастом, Уильям все больше напоминал отца, но Воронов, ни о чем не догадывался.

– И не догадается… – накинув шелковый халат, Тони протянула руку за хрустальным флаконом. Парижский лосьон тревожно пах лавандой, холодил нежную, белую кожу.

На торжественных обедах Тони тоже садилась за фортепьяно. Она видела, как на нее смотрят сослуживцы мужа, и даже нарком Берия. Многие работники комиссариата еще жили с простыми, скромными женщинами, познакомившись с будущими женами десяток лет назад. В начале тридцатых никто не думал о мраморе и хрустале, о личных квартирах, о шелке постельного белья и атласе вечерних платьев:

– Хотя некоторые сменили жен, – усмехнулась Тони, взглянув на себя в зеркало, – начиная с тридцать седьмого года. Донос лучше для карьеры, чем развод… – молоденькие супруги одевались в меха, носили высокие каблуки, водили машины, и держали поваров, с горничными. Тони готовила сама, вызывая помощников, из ресторана гостиницы «Москва» только на большие обеды:

– Не потому, что я хочу отравить Воронова… – она расчесала короткие волосы, – мне просто нравится готовить… – она вспомнила, как делала паэлью, для Виллема, в Барселоне:

– Скоро, – твердо сказала себе Тони, – скоро мы увидимся. Максим меня вывезет, через южную границу. У меня испанский паспорт. Я доберусь до Рима, с Уильямом, и мы всегда будем вместе… – чем займется бывший зэка Волков, Тони не интересовало. Максим требовался ей, чтобы выехать из СССР.

– Завтра он убьет Воронова… – Тони прошла в гардеробную, – и мы исчезнем из Москвы… – ни в какой Куйбышев, она, разумеется, не собиралась. Услышав от Воронова об эвакуации, она вздохнула:

– Милый, я не хочу тебя оставлять, одного… – Тони прижалась растрепанной головой к его плечу. Они задернули шторы в спальне, от сбитого постельного белья пахло мускусом. За обедом муж положил руку ей на колено, под скатертью. Длинные пальцы поползли выше. Тони едва не передернулась. Воронов, обычно, был, как называла его Тони, буржуазным супругом. Муж предпочитал размеренность. Однако иногда Петр, приезжая домой на обед, отправлял няню с Володей на прогулку, и вел Тони в спальню. Она подозревала, что случается такое после допроса с применением особых средств, как говорили на Лубянке, или расстрела. То же самое произошло и сегодня, но Тони не успела, как обычно, сбегать в ванную.

– Ладно, – она надевала чулки, на обтянутом шелком диване, – сейчас безопасное время. Хорошо, что он прекратил о ребенке спрашивать. У него голова не тем занята… – Тони достала из ящика с бельем пакетик:

– Могу себе представить, в каких трущобах живет Волков. В бараке, где в ванную заходить противно… – она решила: «Ничего не случится. Безопасное время». Бросив пакетик обратно, она выбрала строгое, почти военного покроя, хлопковое платье, с коротким жакетом. Шляпки девушка не носила.

Она долго и горячо убеждала мужа оставить ее в Москве. Тони объясняла, что будет за него волноваться:

– Ты поедешь на фронт… – Тони приподнялась на локте, – я не могу, не могу тебя бросить… – Воронов уложил ее обратно, прижимая к себе, переворачивая на бок:

– Никуда я не поеду, любовь моя. Фронт здесь, пятая колонна, как говорили в Испании… – он целовал ее плечи, – диверсанты, предатели, сторонники Горского… – Тони вцепилась зубами в подушку, думая о Максиме. К ее удивлению, безграмотный вор оказался лучше выпускников Кембриджа и Московского университета: