Нелли Шульман - Вельяминовы. Время бури. Книга вторая. Часть девятая

– Если мне прикажут вернуться в Британию, – мрачно подумал Джон, – я сделаю вид, что не дослышал, по телефону. И письменного распоряжения не получал… – он не мог покинуть Германию, не узнав, что случилось с Эммой.

– Мишель поступил, так, как должно, – сказал себе герцог, – он жизнью рискует, ради любимой женщины. Эмма с Мартой под чужой фамилией жили. Может быть, при аресте не разобрались, кто Эмма такая, на самом деле. Может быть, ее отправили в тюрьму, или в лагерь. В Равенсбрюке держат женщин. Эмма арийка, по документам. Она совершила уголовное преступление, укрывала шпиона. Она, конечно, скажет на допросе, что ничего не знала, сделает вид, что просто меня приютила. Я доберусь и до Франкфурта, и до Равенсбрюка, обещаю. Я найду Эмму… – в палате царило молчание. Гольдберг, зачем-то, снял и надел очки:

– Конверт мне Максим передал, в форте де Жу, когда мы с вами встретились… – церемонно сказал главный врач. Он говорил о партизанской акции тоном человека, обсуждающего светский раут:

– Я, как вы понимаете, не мог его открывать. Он предназначен для Маргариты… – Гольдберг повертел конверт:

– Это не клей. То есть клейстер, из пшеничной муки. В лагере обычного клея нет… – Джон, внезапно, подумал:

– Максим, должно быть, знал, что случилось с Виллемом. Авраам тоже был в Аушвице, но бежал, как и Максим… – он помнил упрямые, голубые глаза Волка:

– Даже если знал, то видно было, что он ничего говорить не собирается. А теперь, где его искать, Максима? За линией фронта, в Италии. И жив ли он, вообще? – Теодор и Меир, деликатно, оставили их одних. Джон видел, в полуоткрытую дверь, рыжую, коротко стриженую голову старшего кузена, в пилотке хаки:

– Интересно, почему он в американскую армию пошел, а не остался в силах Свободной Франции? – мимолетно, подумал Джон:

– Хотя у него двойное гражданство, конечно. Его дед тоже на Арлингтонском кладбище похоронен. И что ему Марта, дочь Горской? Теодор волновался, когда речь о ней и ребенке зашла… – Меир отправился звонить по тыловым госпиталям. После освобождения Рётгена, Марту и ребенка могли отправить в медицинскую часть союзных войск:

– Или ее нашли немцы, эвакуировали обратно на восток… – старший кузен рассматривал какой-то плакат, – главное, чтобы Максимилиан до нее и малыша не добрался. И Воронов не добрался до Эммы… – о таком Джон даже думать не хотел. Старший кузен стоял с незажженной папиросой в зубах.

Федор оглянулся на дверь:

– Ладно, Монах прав. Не стоит в больнице курить… – он изучал плакат:

– Знай своего врага, грязную воду… – солдат, с бидоном, наклонился к роднику. Струя воды лилась из оскаленных зубов черепа:

– Не рискуй! Не пей из непроверенных источников… – капитана Хоффман не стал вешать в госпитале обычных плакатов с предупреждениями об опасности венерических заболеваний.

– Здесь такое ни к чему… – довольно изумленно сказал медик, – за три года, пока всех местных мужчин в концлагере держали, в Мон-Сен-Мартене ни одного ребенка не родилось. Коллега Гольдберг мне говорил, что в городке всегда строгие нравы были… – по вечерам, в немногих уцелевших каменных домах, открывались кабачки. Пока большая часть города лежала в обгорелых руинах, на окраинах теснились бараки, но Федор не сомневался, что шахтеры все отстроят:

– Тем более, если Монаха мэром выберут, – усмехнулся он, – а на свадебном обеде я такие разговоры слышал. Впрочем, он откажется. Посчитает, что он в больнице нужнее… – саперы Федора помогали хозяевам домов приводить в порядок здания. Электричество пока подавали от генераторов, кабачки освещались свечами, но в городке появились грузовики из Льежа, с бочками пива и сидра. В пивных звучало радио и расстроенные пианино, девушки прихорашивались, у тусклых зеркал:

– Наверное, кто-то из солдат, католиков, сюда вернется, – весело подумал Федор, – за подружкой, так сказать. Останется здесь, или жену в Америку повезет. И у меня жена в Америке… – он порылся в полевой сумке:

– Прямо сегодня надо почту Анне отправить. Внук, у нас внук… Марта его в честь дедушек назвала… – Федор вспомнил тихий голос жены:

– Тебе бы понравился граф Теодор, милый. Он был очень достойный человек. Я еще до войны поняла, что он из тех, кто ненавидит Гитлера… – Федор вздохнул:

– Я бы его поблагодарил, за то, что он о Марте позаботился, но его больше нет. И Марта овдовела, бедная. Она девочка совсем, ей восьмого марта двадцать один год исполнится… – он помнил твердые, зеленые глаза дочери: