Нелли Шульман - Вельяминовы. Время бури. Книга вторая. Часть девятая

Рука Гольдберга, несмотря на ранение, оставалась крепкой и уверенной. Эмиль прищурился, глядя на утреннее небо:

– В общем, – задумчиво сказал Монах, – в мае я предполагаю в Польше оказаться. Спишемся с Авербахом, договоримся обо всем. Аушвиц не сегодня-завтра освободят. Жаль, конечно, что Звезда в горах сидит, но к русским ей соваться опасно. Сами разберемся, – подытожил Монах:

– Розе привет передавай, – улыбнулся Меир, – после войны увидимся… – виллис полковника Горовица зачихав, очнувшись, покатил по восточной дороге. Над крышей барака щебетали ласточки.

Монах потрепал Гамена по густой шерсти:

– В мае мы тоже на восток поедем, милый мой. Ты здесь останешься, за Маргаритой присматривать… – потушив окурок в медной пепельнице, Эмиль пошел к жене.

В маленькой, прокуренной комнате бывшей школы наскоро прибили к стене портрет товарища Сталина и кумачовый лозунг: «Смерть немецко-фашистским оккупантам», на русском и польском языках. После взятия Красной Армией Кракова оккупанты откатились на запад, в Силезию. За освобожденным на днях Катовице еще шли бои, как продолжались они на севере, вокруг Познани.

Эйтингон изучал сегодняшнюю сводку, положив ноги, в начищенных сапогах, на стол, кусая бутерброд со свежей, краковской колбасой. Рядом громоздились тарелки с остатками завтрака. Немцы, при отступлении, бросали целые склады, забитые банками с испанскими оливками, кругами датского сыра, ветчиной, и французскими винами. Наум Исаакович хмыкнул:

– Наши ребята впервые такие магазины увидели, а впереди еще рейх… – в отличие от разрушенной Варшавы, Краков почти не пострадал. В витринах гастрономических лавок висели колбасы и сосиски. В универсальных магазинах стояли манекены, в меховых шубках и кокетливых шляпках. Местные девушки носили изящные, зимние жакеты, шелковые чулки и ботинки, на высоких каблуках:

– Надо внимательно следить за личным составом… – заметил Эйтингон на совещании, – докладывают о случаях мародерства, ограбления гражданских жителей, об изнасилованиях. Не говоря о случайных связях, – он поморщился, – мы знаем, что здесь за шваль собралась. Полякам пока доверять нельзя, они не доказали своей лояльности… – Краков все годы войны был столицей генерал-губернаторства. Поляки в рейхе считались людьми второго сорта, но Эйтингон настаивал, что при немцах они жили припеваючи:

– Варшава хотя бы восставала, два раза, – хмуро сказал он, – а здесь все танцевали и развлекались. Нет, надо, как следует, проверять местное население, учитывая его, так сказать, национальный состав… – в Силезии всегда жило немецкое меньшинство. После разгрома Польши район вернули в Германию, считая территорией рейха:

– Поляки потом выселят немцев на запад… – Эйтингон потянулся за блокнотом, – вообще надо проводить кампании, вселяющие в население ненависть к немцам. Организовывать проявления неприязни, если можно так выразиться… – при Красной Армии имелись карманные польские соединения, основа для будущей, социалистической страны, но их было недостаточно:

– Поляки должны себя почувствовать хозяевами, на своей земле, – объяснил Эйтингон, – Силезия, по решению будущей конференции, станет польской территорией. Нечего потворствовать немцам, надо показать, где их место… – немецкие фермеры, бросив хозяйства, бежали вслед за вермахтом в укрепленные районы Бреслау и Позена, но и без них в Силезии хватало бывших граждан рейха.

– Из Восточной Пруссии тоже сейчас бегут, – усмехнулся Эйтингон, – море забито судами с гражданским населением. Наши летчики караваны бомбят, конечно… – позавчера в Балтийском море пошел ко дну пассажирский корабль «Вильгельм Густлофф», эвакуировавший немцев из Гдыни. Во внутренней сводке Эйтингон прочел о гибели почти десяти тысяч пассажиров:

– Туда им и дорога… – доев бутерброд, он отхлебнул крепкого, сладкого кофе, – Восточную Пруссию мы тоже очистим… – Восточную Пруссию немцы обороняли отчаянно. Красная Армия продвигалась вперед, что называется, на метр в день. Сводка пестрила названиями никому не известных, тамошних деревень:

– После войны мы все переименуем, – обещал Эйтингон Серебрянскому, в самолете, по дороге в Польшу, – как сделали в Крыму. Проклятые татары, коллаборационисты, поехали в Казахстан. Пусть хоть все передохнут… – старший майор госбезопасности Журавлев, руководивший работой в освобожденном Крыму, привез в Москву список новых названий татарских поселков. Наум Исаакович расхохотался: