Нелли Шульман - Вельяминовы. Время бури. Книга вторая. Часть девятая

– Забыли довоенные распри, – зло буркнул Эйтингон, – хохлы не то, что под поляков, под Гитлера лягут, если им независимость пообещают. И легли… Западную Украину, как и Прибалтику, мы всю в лагеря отправим, до последнего ребенка. Пусть подыхают, потеря невелика… – Эйтингон не хотел, чтобы пани Звезда первой добралась до своего бывшего мужа, профессора Кардозо.

– Она его пристрелит, и глазом не моргнет… – рука Эйтингона заколебалась над потайным карманом блокнота, – а профессор нам нужен… – Серебрянский пошел разговаривать с доставленными в лагерь ночью и рано утром новыми заключенными.

Аушвиц освободили на прошлой неделе. Ворота лагеря, очень удачно, открыл некий майор Шапиро, командир штурмового отряда сто шестого стрелкового корпуса:

– Мы это используем, – сказал Эйтингон Серебрянскому, – для будущей работы в Палестине. Вообще давай готовить списки тех, с кем мы будем говорить, после войны. Если они выживут, конечно… – людей предполагалось отправлять в Палестину под видом бойцов еврейских партизанских отрядов. В стране они должны были внедриться в круги радикального подполья, борющегося с британцами. В Европе, после войны, должна была царить неразбериха. Никто бы не стал интересоваться документами, а вернее, их отсутствием, у людей, переживших заключение в гетто и лагерях:

– Легенды мы подготовим хорошие, – добавил Эйтингон, – никто не подкопается… – товарищ Яша предложил выбрать среди офицеров будущего куратора Саломеи. Наум Исаакович помотал головой:

– Нет. Она не станет прозябать в Израиле. У меня на Саломею другие планы… – он указал пальцем на потолок.

Героизм майора Шапиро не означал хорошей организации работы НКВД в освобожденном лагере. СМЕРШ появился в Аушвице только через двое суток после того, как отряд Шапиро занял территорию. За сорок восемь часов, как сочно заметил Наум Исаакович, из лагеря не ушли только те, кто вообще не мог ходить. Бывшие узники разбежались по округе, где их можно было искать бесконечно. Больных и умирающих оставили в лагере, впрочем, постоянно допрашивая. За остальными отправили военные патрули.

Наум Исаакович лично навестил бараки Аушвица, вглядываясь в истощенные лица. Профессора Кардозо он не нашел, а прямо спрашивать о судьбе ученого Эйтингон не хотел:

– Не стоит. Пусть все считают, что он погиб, что его немцы убили. Так удобнее… – Кардозо мог и уйти с немцами, при отступлении. По распоряжению Эйтингона, в лагерь для перемещенных лиц свозили всех арестованных в округе людей, с выколотыми на руке номерами:

– Потом разберемся, чьи они граждане, – заметил он Серебрянскому, – впрочем, они и соврут, недорого возьмут. Выдадут себя за евреев из Германии, или Франции. Достаточно просто знать язык. Навешают лапшу на уши дуболомам из СМЕРШа. Те по-русски с трудом разговаривают… – за последние два дня, на допросах, Эйтингон успел разоблачить троих граждан СССР, пытавшихся выдать себя за уроженцев запада. Пока о Кардозо никто не упоминал.

Наум Исаакович заставил себя не открывать потайной карман блокнота. В Москве он сам сделал копию снимка мадемуазель Левиной:

– Оставь, – говорил себе Эйтингон, – это бессмысленно. Не похищать же ее из Бельгии. Оставь, ты ее больше не увидишь. То есть ты и не видел, только на фото… – сердце, тоскливо, заныло. Дверь стукнула, он едва успел спрятать блокнот в карман твидового пиджака. Товарищ Яша, в штатском пальто, смахнул снег с неприметного, кроличьего треуха. Серебрянский широко улыбался: «Хорошие новости, Наум».

Заброшенный амбар стоял на опушке леса, где-то между Бельско и Освенцимом. К большой дороге вела едва видная в снегу тропинка. На туманном горизонте виднелись черепичные крыши деревни и шпиль очередного костела. Сквозь промерзлые доски мерцало угасающее пламя костерка. Внутри, в стылой, затхлой тьме пахло гнилыми овощами.

Оказавшись здесь, они внимательно обследовали все углы, но еды не нашли. Даже в ледяной корке, на земляном полу, не валялось ни одной картофелины или моркови. У них был с собой узелок с русской тушенкой и сухарями. Бойцы Красной Армии, после освобождения лагеря, устроили выдачу сухого пайка, ожидая, пока их повара разберутся с лагерной кухней. К солдатам стояли злые, длинные очереди. Бывшие узники, ругаясь на всех европейских языках, отпихивали друг друга локтями, стараясь пробраться вперед. Несколько раз люди дрались. Кто-то из поляков, присланных в Аушвиц после подавления восстания в столице, ткнул стоящего впереди него еврея заточкой в печень. Поляка русские скрутили, прибежал врач, в форме Красной Армии. Еврей хрипел, скорчившись на мерзлой земле, сквозь худые пальцы сочилась темная кровь. Очередь не двигалась, только переминаясь с ноги на ногу.