Нелли Шульман - Вельяминовы. Время бури. Книга вторая. Часть девятая

– Она этот костюм в Брюсселе носила, когда де Сели-Лоншан покойный над городом пролетел. Я тогда на нее накричал… – Гольдберг испугался:

– А если она на меня обиделась? Я часто ей выговоры делал, напоминал, что надо скромнее одеваться. Костюм она в чемодане возила, когда в подполье ушла. И сейчас надела, как будто меня ждала. Но зачем я ей… – Эмиль вдруг показался себе смешным:

– На четвертом десятке цветы принес. Как будто она раньше цветов не получала, от мужа, от поклонников. Кто я такой, простой врач… Она не останется в Мон-Сен-Мартене, в нашей глуши… – от нее пахло сладкими, терпкими пряностями. Нейлон блестел на тонких щиколотках, в туфлях пурпурной кожи, на пятисантиметровой шпильке:

– Она мне вровень… – рука Гольдберга, обычно спокойная и уверенная, задрожала, – у нее рост метр восемьдесят, а на каблуках она мне вровень. Какая она красивая… – пухлые губы, цвета спелых ягод, слегка приоткрылись. Эмиль понял, что воздух в комнате слегка потрескивает:

– Как будто при грозе. Кажется, сейчас ударит молния… – он вспомнил, как Роза, в Брюсселе, бегала на рынок, за его любимой печенкой:

– Я один раз сказал, что мне печенка нравится. Она запомнила, и всегда мне ее готовила. И крем-карамель делала, потому что мне он тоже нравится. Поднимала мне вилки, а я ей выговаривал. Кофе хотела варить, а я ей запрещал. Дурак, какой я был дурак. Дурак и есть, она сейчас скажет, чтобы я уходил… – Эмилю хотелось навсегда остаться в комнате:

– Нет, – поправил он себя, – навсегда остаться с ней. Варить ей кофе, и приносить в постель. Покупать цветы, и класть розу на поднос, каждое утро. Я никуда, никогда ее не отпущу. С Элизой покойной так было. Надо ей сказать, об Элизе, об Эстер. Хотя она догадалась об Элизе, наверное… – длинные пальцы хирурга внезапно, пронзительно заболели. Гольдберг едва ни выпустил букет. Эмиль вздрогнул. У нее была теплая, ласковая рука:

– Ваше запястье… – тихо сказала Роза, забирая цветы, – вы его вывихнули, в шахте. Доктор Хоффман сказал, что вам надо ограничить движения, пока связки не восстановят свои функции… – Роза и сама не знала, зачем сегодня утром вытащила из чемодана, старый костюм:

– А теперь Монах пришел. Зачем я костюм надела? Он опять будет свои шуточки отпускать… – в разговоре с армейским врачом Роза сделала вид, что волнуется за своего бывшего партизанского командира.

– Хоффман сказал, что он сильный человек. Он столько пережил, и восстановил здоровье. Я и сама помню, как он с палкой ходил, как приборы на пол ронял… – сильный человек, стоя рядом с Розой, побледнел так, что девушка даже испугалась:

– Вы… с вами все в порядке, месье… месье Гольдберг… – розы ласкали ей ладонь прохладными лепестками.

Эмиль сглотнул:

– Я… я вам цветы принес, мадемуазель Савиньи. То есть мадам… – Эмиль вовремя себя оборвал:

– Она не любит фамилию бывшего мужа… – Гольдберг понял, что у него вылетело из головы все, вплоть до девичьей фамилии Розы:

– Я сейчас и свою фамилию не вспомню, если она будет на меня так смотреть. Зачем я сказал о букете, розы у нее в руках. Она подумает, что я совсем дурак… – темные глаза Портнихи, под длинными ресницами, слегка заблестели:

– Спасибо… – пальцы все еще не покинули его запястье, – спасибо, месье Гольдберг. Это на новоселье, очень мило… – ее голос угасал, – очень мило с вашей стороны… – Роза загадала:

– Если он не отступит, если не отнимет руки, все, обязательно, будет хорошо. Прямо здесь, прямо сейчас… – Гольдберг, довольно бесцеремонно, отобрал у нее букет:

– Нет, мадемуазель Левина, – он понял, что улыбается, – не на новоселье. Я принес вам цветы, потому, что я вас люблю… – Эмилю, внезапно, стало все равно:

– Как будто в отряде, – подумал Монах, – словно в бою. Просто делай то, что надо, и будь, что будет… – она ахнула, почувствовав, как забилось его сердце, совсем рядом:

– Я вас люблю, и, пожалуйста, окажите мне честь… – Роза не успела его удержать, – станьте моей женой… – Роза посмотрела вниз, в темные, обрамленные мелкими морщинами глаза. Он стоял на коленях.

Девушка всхлипнула:

– Эмиль… то есть месье Гольдберг, я никогда, никогда… – Роза спохватилась:

– То есть я дура, и не слушайте меня, пожалуйста. Я никогда не думала, что я вам… что я вам нравлюсь, что я… – она плакала, опустившись вниз, укрывшись у него в руках. Розы рассыпались по деревянным, чистым половицам, багровые лепестки окружали их мягким ковром. Он шептал: