Нелли Шульман - Вельяминовы. Время бури. Часть третья. Том пятый

Она пришла с тряпкой и ведром, переодевшись в холщовые, крестьянские брюки, подпоясавшись фартуком. Россо спал, не сняв ботинок, рухнув на покрытый чехлом диван. Послушав сбивчивое дыхание, Лючия стащила с него обувь и пиджак. Она принесла гобеленовое покрывало, прошлого века. Россо вздрагивал, что-то бормотал, Лючия замерла:

– Русский язык. Бедный, ему снятся кошмары…

По дороге мужчина коротко сказал, что бежал из лагеря Маутхаузен. Миновав Альпы, он оказался в Италии. Оглянувшись на дверь, Лючия осторожно взяла его большую, сильную руку, с ловкими пальцами художника:

– Спите, пожалуйста, – неловко сказала девушка, – вам надо отдохнуть. Я сделаю флорентийский бифштекс, пасту с порчини, схожу за десертом. Спите, Россо…

Повесив пиджак на стул, Лючия достала из внутреннего кармана немецкий, трофейный вальтер:

– Он сказал, что у него местные документы, – вспомнила девушка, – но не надо ему разгуливать по улице. Немцы не поймут, что он не итальянец, но полиция сразу к нему придерется…

Купив панеттоне, Лючия заглянула в аптеку Санта Мария Новелла, набитую немецкими офицерами. Избегая заинтересованных взглядов, она рассчиталась за сандаловое мыло и эссенцию, после бритья:

– Бритва у меня есть, папина, довоенных времен. Папа купил несессер до первой войны … – аккуратно расставив все в ванной, Лючия принесла пахнущие лавандовым саше полотенца и старый халат, шотландского тартана, тоже отцовский:

Вынимая из плетеной корзинки кусок говядины, замачивая белые грибы, она вздохнула:

– Не квартира, а музей. Впрочем, Россо занимается искусством, ему будет интересно. Наверное… – Лючия поняла, что краснеет. Он проспал почти восемь часов:

– Ничего страшного, – успокоила его девушка, за обедом, – говядина стала только нежнее… – Россо съел и бифштекс, и пасту, и тарелку флорентийской салями, с ломтиками сыра и оливками. Лючия ловко подсунула ему тарелку, с нарезанным панеттоне:

– Пекла не я… – она смутилась, – у нас хорошая кондитерская. Я вам сделаю печенье, миндальное… – она захлопотала:

– Пейте кофе, покурим на балконе. Квартира тоже выходит на церковь, во Флоренции всегда так… – над крышами рыжей охры, в закатном, лиловом небе, кружились голуби. Ветер развевал высохшее белье. Пахло свежим хлебом, на площади звенели велосипеды мальчишек. Россо не отрывал от нее взгляда:

– Вы и правда очень похожи на девушку с картины, Лючия Катарина. У нас в России есть песня, с вашим именем… – она кивнула:

– Только в Италии партизаны ее переделали… – он попросил:

– Если бы у вас нашлась гитара, я бы спел. Меня научил играть наш командир, Люпо. Он тоже русский, как и я… – о Люпо Лючия знала от связников. Гестаповские плакаты обещали большие деньги, за его голову:

– У них даже описания Люпо нет, – усмехнулась девушка, – ловят его, ловят, и не поймают… – она поняла, что беспокоится за Россо:

– Я волнуюсь за всех связников, – сердито сказала себе девушка, – не придумывай себе того, чего нет… – грубая ткань подушки промокла от слез. Лючия сдерживала рыдания:

– Россо читал мне, из дневника стольника Толстого, о его путешествии в Италию, в конце семнадцатого века…

В темной спальне Лючии вспыхивали огоньки сигарет. Привалившись растрепанной головой к надежному плечу, она чувствовала его теплое дыхание:

– Я дневник прочел мальчишкой, на первом курсе Академии Художеств. Моя мама работала смотрителем в Эрмитаже, в зале итальянского ренессанса. Мы с сестрой бегали туда, после школы… – отец Павла преподавал рисование и черчение:

– Он умер от туберкулеза, когда Наташе исполнился год. Но я его хорошо помню, мне тогда было десять лет… – до революции, студентом, отец Павла ездил на лето в Италию:

– От Академии Художеств, – коротко усмехнулся Россо, – но, когда я туда поступил, за границу давно никого не посылали. Мне оставалось читать книги и рассматривать карты… – он привлек Лючию к себе:

– Я прочел, и сразу пообещал, что я когда-нибудь окажусь в этой церкви. И оказался… – он закрыл глаза:

– Изнутри та церковь вся зделана из розных мраморов такою преславною работою, какой работы на всем свете нигде лутче не обретается. И в те мраморы врезываны каменья цветные, индейские и персицкие, и раковины, и карольки, и ентари, и туниасы, и хрустали такою преудивителною работою, котораго мастерства подлинно описать невозможно… – она слышала знакомый, ласковый голос:

– Оказался, но не думал, что я встречу девушку, которую полюблю, раз и навсегда… – Лючия помолчала: «Война идет, Россо». Он поцеловал ее в ухо, в темные, мягкие волосы, в холодный нос: