Леонид Подольский - Идентичность

Голдентуллер был чрезвычайно крупный, некрасивый человек с большим носом и очень высоким, похожим на башню лбом («родовая травма, – пояснил папа, – тащили за голову щипцами»), мрачный, как тысячелетняя еврейская скорбь.

У прадеда Моисея, дедушкиного отца, было семь детей: шесть сыновей и дочь Ривка, которую он выдал замуж за часовщика Голдентуллера. Этот Голдентуллер, старший, основатель киевской ветви, был австрийско-подданный из Вены. Когда-то он рассказывал, еще до революции, что его отец, потомственный часовщик, чинил часы самому Францу-Иосифу 136. У процветающего часовщика выросло шесть сыновей, и все они унаследовали профессию от отца. Чтобы не составлять друг другу конкуренцию, братья разъехались по разным странам. Младший, Иосиф, выбрал Киев, где у матери жили дальние родственники, а у отца имелись деловые партнеры. В Киеве он открыл знаменитую мастерскую и женился на дедушкиной сестре Ривке. Вначале Иосиф преуспевал, но недолго – в Первую мировую семью интернировали. Однако Иосиф был ловкий человек и вскоре выхлопотал разрешение на проживание в Казани. Вернувшись в Киев при Скоропадском 137, Иосиф Голдентуллер собирался уехать с семьей в Вену, где живы были еще родители, но там разразилась революция, а тут – Гражданская война, он застрял в Киеве и через несколько лет сделался нэпманом, но его сначала ограбили, а в тридцать седьмом арестовали как немецкого шпиона и вскоре расстреляли.

Сыну Голдентуллера, то есть Михаилу Иосифовичу, или Михелю, как звали его дома, с матерью Ривкой, дедушкиной сестрой, повезло – незадолго до тридцать седьмого года пятидесятилетний Иосиф Голдентуллер безумно влюбился в молоденькую певичку, то ли венгерку, то ли цыганку – она таки была дьявольски соблазнительна, настоящий цимус, Михаил с матерью видели ее однажды и тоже едва не влюбились, – так вот, отец за несколько лет до того ушел из семьи, а потому их не тронули.

По утверждению Михаила Иосифовича, отца могли расстрелять дважды: во-первых, за то, что приехал из Австрии – за это всех тогда расстреливали; а во-вторых, оттого, что перебежал со своей певичкой дорогу одному из высоких цековских бонз, Михалевичу, человеку из окружения Косиора – тот, якобы, еще до отца, был одно время любовником этой певички и дико ревновал ее к отцу. Так вот, отец как-то набил ему морду. Впрочем, певичка эта не досталась и Михалевичу: того тоже вскоре расстреляли – за польский национализм, в Москве уже, вместе с Косиором.

Михаил Иосифович Голдентуллер, как и отец, был часовщиком. Он заведовал мастерской и, по утверждению других родственников, отчего-то его не любивших, делал левые дела и каким-то боком участвовал в контрабанде швейцарских часов. Жил он с семьей вроде бы в хорошем достатке, хотя квартира Голдентуллеров показалась Лёне небольшой и темной. Много лет спустя Леонид уже не помнил: то ли вокруг дома росло очень много деревьев, создававших густую тень, то ли квартира располагалась в полуподвале, а может занавесы были плотно задернуты, но в комнатах было совсем темно, и оттого горел свет. Не просто лампочки в абажуре, но старинная люстра из хрусталя, привезенная из Австрии в самом начале века и непостижимым образом пережившая все: и интернирование, и высылку, и Гражданскую войну, и тридцать седьмой год, и снова войну. И еще запомнил Лёня: стол ломился от яств, и подавали в очень красивом, состоявшем из бесчисленных блюд сервизе. Вероятно, то был мейссенский фарфор, тоже каким-то чудесным образом сохранившийся.

Женат был Михаил Иосифович на тихой, блеклой, очень светлокожей еврейке из Литвы. В ту пору Михаилу Голдентуллеру было за пятьдесят, однако единственному их сыну, Осе, исполнилось лет восемь. Это был очень живой, кареглазый, очень светлокожий – в мать – шаловливый и красивенький мальчик. Лёня, однако, плохо его запомнил. В то время совершенно нельзя было предвидеть, что из этого Оси вырастет известный отказник, диссидент и сионист, о котором много будут писать западные газеты и говорить «Голоса». Года два проведя в тюрьме за организацию изучения иврита и еще несколько лет за письмо в ООН, которое читали с трибуны Генассамблеи, он многие годы провел в отказе и прославился тем, что не раз давал интервью иностранным корреспондентам, много раз обводил вокруг пальца непрерывно следивших за ним кэгэбэшников, помогал соседям и знакомым оформлять документы на выезд в Израиль, многих даже сопровождал самолично до станции Чоп и только в самом конце перестройки, когда Украина проголосовала за незалежность 138, уехал в Израиль.