Нелли Шульман - Вельяминовы. Начало пути. Часть первая. Том первый

Садясь в возок, Прасковья быстро притянула к себе Вельяминову: «Матушке-заступнице, пресвятой Богородице молись, Федосеюшка…». Подруга коснулась прохладными губами щеки Прасковьи.

– Зубы, как же, – Воронцова откинулась на подушки, – ни у кого на Москве таких жемчужных зубов нет, чему там болеть-то! Хороша Федосья, хоть и ученая, а в дому ловкая и травница справная!

Перебирая атласные мешочки со снадобьями, что дала ей Феодосия, – Пете от кашля, мужу Михаилу от болей в давно раненой ноге, Маше, что недавно заневестилась, по женской части, – Прасковья незаметно задремала под ровный ход возка.

Феодосия постояла во дворе усадьбы, кутаясь в соболью шубку, дрожа под ноябрьским, пронзительным ветерком. Боярыня взглянула в сумрачное небо:

– Прасковью не обманешь. Она троих родила, глаз у нее наметанный.

По расчетам выходило, что пошел третий месяц, как Федосья понесла. Побаливала слегка набухшая грудь, по утрам ее мутило, особенно когда из поварни доносился съестной дух.

Федор пока ничего не приметил. Феодосия так же скакала на белом иноходце, когда выбирались они одни на прогулку в подмосковной, бедра ее оставались узкими, а походка легкой.

– Сказать бы надо, – Феодосия взбежала по лестнице в горницы, – Матвея сегодня не ждем, у царя он, вот и скажу.

За три месяца замужней жизни она виделась с пасынком едва несколько раз. Матвею отвели отдельные горницы со своим входом. Юношей он рос приветливым, но иногда взгляд его казался совсем не отроческим. Холодно смотрел Матвей, словно размышляя, что за человек перед ним и чем он может быть полезен

– Ежели мальчик народится… – вздохнула боярыня, – Матвей еще испужается, что отец его обделит ради второго наследника, упаси Господи.

К приезду мужа Феодосия всегда переменяла одежду. Если ужинали они вдвоем, боярыня снимала кику, надевая расшитый серебром лазоревый опашень. Она закручивала светлые косы тяжелым узлом на затылке. На шее переливалось мужнино подаренье, драгоценное ожерелье из алмазов и индийских яхонтов.

Каждый раз, ловя взгляд мужа, она смущалась. Покойный Василий смотрел на жену светло и ласково, но никогда ее кровь не бурлила, как под жаркими глазами Федора. После восьми лет супружества думала Федосья, что знает все о случающемся между мужчиной и женщиной на брачном ложе, но на поверку оказалось, что это далеко не так. Каждый раз она с радостью покорялась мужниной воле, позволяя уводить себя дальше, по дорогам, ей ранее неведомым.

Федор Вельяминов подхлестывал коня. За три месяца он вспомнил давно позабытое тепло домашнего очага, красивую жену, каждый раз встречавшую его улыбкой. Федосья смотрела на него так, что сразу хотелось отнести ее на ложе и остаться там с ней навсегда.

С покойницей Аграфеной было иначе. В последние годы Федор испытывал к рано состарившейся, болезненной жене жалость, а не желание. Даже соединявшее мужчину и женщину в супружестве, превратилось для него в источник тревоги, а не наслаждения. Зная, что не живут у них дети, Федор всякий раз боялся, что обрекает жену на горе и невзгоды.

После ужина он пересел в большое кресло. Феодосия, как было у них заведено, принеся из своих горниц книгу, ловко устроилась у него на коленях. Она читала фабулы Эзопа. Федор упивался ее голосом, бойко выводящим греческие слова.

Закончив басню про льва и лису, жена смешливо взглянула на него:

– Так и я, Федор Васильевич, смотрела на тебя вначале, не смея заговорить.

– Однако ж привыкла? – взявшись за ее косы, он распускал льняные пряди.

– Привыкла-то привыкла, – рассмеялась Феодосия, – а все одно, остерегаюсь, ино кто я перед львом?

– Львица, – пробормотал Федор, целуя ее в шею, расстегивая опашень. Федосья прильнула губами к его уху: «Разве ж стала бы я львицей, ежели не лев, что рядом со мной?»

Каждый вечер Федор хотел сломать лестницу, что вела в опочивальню, такой долгой казалась ему дорога наверх.

Обнаженное тело жены напоминало Федору изваяния языческих богинь, виденные им на рисунках в рукописях, по которым учился боярин. Он поцеловал сомкнутые, затрепетавшие под его губами веки.

Феодосия истомлено пробормотала: «И кто из нас более молод? Каждый раз думаю, что ты, а не я».

Он провел пальцами по нежной щеке.

– Молодого вина выпьешь, и скоро протрезвеешь, а старое пьянит надолго.

– Выбрала я напиток по душе и не изменю ему до конца дней своих… – Феодосия закинула руки ему на шею.

Целуя ее полуоткрытые губы, Федор не сразу разобрал, что пробормотала жена, уткнув лицо ему в плечо.