Любовь Паршина - Маска Зверя. [история чёрного серебра]

– Ладно, папенька, – смирно согласился Саша. – Я подумаю обязательно. Спасибо…

И Саша думал весь оставшийся вечер и всю оставшуюся ночь. Он думал: «Неужели это то, к чему я пришел и чего заслуживаю?». А чего иного он мог желать и требовать от обычной мирской жизни?

А может быть, галантерея – это не так уже и плохо? В конце концов, даже к пуговицам можно привыкнуть… Хотя, от этого становилось тошно.

Другое дело книги или какие-нибудь старинные безделушки. Но пуговицы с булавками! Снова к Марку бежать? Нет, в этой жизни наставник ему не советчик.

В итоге Саша решил действительно подумать – еще разок (другой, третий…) всё взвесить, не торопясь, тем более что время еще было. Но никому из друзей, упаси Боже, не рассказывая о таком «неплохом местечке», которое подыскал для него папенька.

К первой субботе сентября от маменьки по-прежнему не было вестей, поэтому Дмитрий Петрович не слишком одобрительно посмотрел на Сашу, взволнованно собирающегося на какую-то важную встречу. Тот надел чистую рубашку, причесался, а форму велел Лизе почистить и выгладить. Поскольку ранее за гимназистом аккуратностей в таком количестве не наблюдалось, домашние не слишком поверили в то, что он идет к друзьям.

Саша и сам был бы рад никуда не идти, но в половину четвертого, как и условились, он приехал к Марку. Тот был уже при полном параде – причесан, надушен, в новеньком, с иголочки, темно-сером костюме. Жутко было даже представить, для чего или для кого римлянин так постарался. Но ничего спрашивать Саша уже не стал – ходу назад не было, а злить наставника расспросами не стоило.

– Отлично выглядишь, – отметил Марк, окидывая Сашу взглядом. – Все пройдет хорошо.

Ровно в четыре они вышли из дома, проехали на извозчике до большого ресторана рядом с Невским. Марк уверенно вошел в распахнутые швейцаром двери, не оглянувшись на Сашу, который отчаянно старался не отставать от него.

Внутри метрдотель не слишком довольно покосился на юношу в гимназической форме, но все же повел обоих внутрь зала. Солидная публика, жующая за столиками, также с сомнением поглядывала на растерянного гимназиста – особенно внимательно его взялись разглядывать крупная пожилая дама в старомодном синем платье и красивый черноволосый молодой человек с по-восточному чуть раскосыми бирюзовыми глазами. Последний разглядывал его чуть дольше и пристальней, поскольку сидел рядом с дверью, в которую они с Марком вошли. Саша секунду помедлил на пороге, убирая сложенные солнечные очки в карман формы, и даже оглянулся на этого незнакомого молодого человека, но тот, пряча ухмылку, уткнулся в свою газету.

Саша шагнул вперед, за тяжелую, плотную завесь, и оказался в небольшом, отдельном помещении – не то чтобы кабинете, а скорее небольшой гостиной.

В центре стоял накрытый стол (разумеется, без мяса или рыбы), а вдоль стены располагались удобные кресла и кушетки. На одной из них сидели дамы – смуглая Кэт и две Саше не знакомые: одна – с золотистой кожей, темными глазами и волосами и величавой осанкой, вся в тяжелом вишневом бархате, а с нею другая – стройная и хрупкая, с огромными голубыми глазами, с кружевной лилией в волосах, в светлом платье и газовом шарфике. Эта точно была парижанкой – когда Саша вошел, она что-то бойко и очень эмоционально рассказывала окружающим по-французски.

Поодаль в кресле сидел тщедушный юноша, похожий на студента: густые каштановые волосы всклокочены, ботинки стоптаны и затянуты пылью, одежда (брюки, белая рубашка с высоким воротом и старый сюртук) слегка помята и кое-где заштопана, взгляд – диковатый, но внимательный одновременно. На шее у него висел черный вязаный шарф, уже износившийся и потертый. Несмотря на общую странность образа, юноша был даже красив – изможденность истончила его черты, придала бледность коже.

Между ним и дамами стоял вполоборота к двери высокий светловолосый мужчина с военной выправкой, одетый хоть и не в форму, но на военный манер. Вначале Саше показалось, что он замечательно хорош мужественной нордической красотой, но, стоило тому обернуться, то едва сдержался, чтобы не отвести тут же взгляд в смущении – через всю левую половину лица мужчины шел глубокий грубый шрам. Левого глаза не было вовсе, а пустую глазницу закрывала кожаная нашлепка на ремешке, скрывающемся под волосами.

Разумеется, тут же стояли Саймон Мейерс и Филипп Лорел – оба радостные, чуть взволнованные.