Екатерина Элизабет Люмьер - Гимн Красоте

– Конечно, я помогу вам.

Взяв чашку с горячим чаем, он приблизился к танцовщику. Передав питье, Венсан застыл в нерешительности. Он боялся смутить Виктора неосторожным прикосновением и в то же время опасался, что его колебание может выдать то, что он нервничает. Тем не менее, долго медлить было нельзя. Неловко улыбнувшись, он принялся поправлять ткань.

– Венсан, не бойтесь ко мне дотрагиваться, я ведь не фарфоровая статуэтка из имперской коллекции. – Виктор улыбнулся и сделал глоток из чашки. – Мне, конечно, лестно, что вы так осторожны, но не нужно так волноваться. Вы словно никогда к живому человеку не прикасались, либо же я так прекрасен и напоминаю вам произведение искусства, что вы боитесь меня и пальцем тронуть, – шутка вырвалась сама собой. Он сделал еще один глоток насыщенного и вкусного чая – Люмьер любил чай больше всех напитков. – Мне у вас нравится, только я бы вместо засушенного физалиса в вазу на подоконнике поставил кустовые розы, стащил бы из клумбы у первого этажа. Или в следующий раз утащу для вас букет из Оперы, их потом и так выбрасывают, будет вам красота… Я, к сожалению, живу в комнате с десятью мужчинами, и меня просто не поймут, если я буду обживать спальню цветами! – Он усмехнулся.

Почему-то рядом с Венсаном Виктор чувствовал себя беззаботно. Ему хотелось говорить, рассказывать о себе и о своей жизни, хотя он не задумался о том, было ли это интересно самому Дюплесси.

Венсан застыл и напрягся, смущенный собственной неловкостью.

– Вы правы, – наконец проговорил он. – Вы красивы, как произведение искусства. Но вы правы и в другом. Возможно, вам может показаться это забавным, но у меня в действительности нет большого опыта работы с натурщиками. Как правило я пишу по памяти, стараясь запомнить как можно больше с первого взгляда.

– Я понимаю про работу с натурщиками и прочее, хотя немало удивлен подобному комплименту, что я «красив, как произведение искусства», хотя мои слова были не более, чем шуткой о себе самом. – Виктор допил чай из чашки, взял ее в обе руки и опустил глаза, и спустя десяток секунд посмотрел в глаза Венсана и спросил: – Вы когда-нибудь прикасались к обнаженным едва знакомым людям, Венсан? – Виктор пытался понять природу его застенчивости. Дюплесси был привлекательным молодым человеком, явно выходцем не из французских низов – его выдавала манера держаться, когда он забывал о том, что на него смотрят. Такой человек просто не мог быть всегда один. Вокруг миловидных юношей с образованием всегда крутятся не менее миловидные девушки, да и такие же юноши тоже. Венсану было не меньше двадцати трех – в этом Виктор был уверен, ведь редко ошибался с возрастом новых знакомых, – но при этом казался немного наивным и даже непорочным – слово всплыло невзначай, и Виктор решил, что оно лучше всего определяет Дюплесси.

Венсан густо залился краской и опустил взгляд.

– Боюсь, что нет, – ответил он серьезно. – Когда-то давно, задолго до того момента, когда я решил, что хочу стать художником, я мечтал о том, чтобы посвятить свою жизнь церкви. Признаюсь, до сих пор я страстно к ней привязан и она – моя единственная возлюбленная.

Дюплесси не ожидал, что разговор перейдет в это русло. Однако танцовщик, казалось, был совершенно не смущен столь откровенной темой.

– И правда, непорочный, – Виктор не удержался и высказался вслух. – Я понял. Простите, если смущаю вас такими разговорами. – Люмьер совершенно беззлобно улыбался. – Вы просто настолько непохожи на всех людей, с которыми мне довелось знаться, что я просто не мог не спросить. Это, пожалуй, здорово и вызывает уважение. – Люмьер взял руку Венсана в свою и вложил в нее чашку. – Ни мужчины, ни женщины у вас, значит, не было. Прикасаться к людям не страшно, и вы никоим образом меня не смутите, не стесните и не обидите, если дотронетесь.

– Мужчины? – переспросил Венсан, недоуменно посмотрев на Виктора. – Возможно вы правы, но поймите меня и вы. Мне сложно отступать от своих принципов. Я не хочу сотворить греха.

– Я не совсем понимаю, но пытаюсь, – Виктор был далек от церкви, как ночное светило от земли, а потому не особо уважал в писания и религиозные заветы. – И да, мужчины, вы не ослышались, – Люмьер вздохнул, а потом взял левую – свободную, – руку Дюплесси в свою, касаясь пальцами запястья. – О каком грехе может идти речь, если этими руками вы создаете то самое прекрасное, то самое божественное, что только может сотворить человек? – Он мягко обхватил его запястье, чувствуя под большим пальцем пульсацию его сердца. – Как женщина родить ребенка, так и вы создать нечто… особенное.