Шерман Гадэс - Dрево

Рогнеда выздоровела достаточно быстро – не в последнюю очередь благодаря тому, что врач, выписанный для меня из города стараниями Марселя, наблюдал и ее, вопреки всем предубеждениям. Немного оправившись от своих ран, щедро расплатившись с доктором за оказанные услуги, я решил покинуть гостеприимное село. На память хозяйская дочка подарила мне плетеный оберег от сглаза, предупредив, что темные силы гор всегда будут охотиться за моей душой, ибо я дерзким образом посмел встать у них на пути. Многие цыгане считали меня виновным в гибели Сиру из-за нарушения запрета Дишича покидать пределы Георгени, ведь мальчик с сестрой ни за что не отправились бы в горы одни, но девушка никак не осуждала своего чужеземного спутника, по-прежнему называя меня храбрым господином. Ее отец крепко обнял нас на прощание.

С тяжелым сердцем я пересек границу области и держал путь на Дункельбург, куда вовсе не хотел возвращаться – причем, камердинер придерживался того же мнения. Серое небо, окружавшее замок графа, моего настоящего отца, которого я все еще не признавал, и пустынная мрачная местность возле таинственного Рейна – вот, что ожидало молодого, бесконечно разочарованного мужчину по прибытии в окрестности Майнца. Но до наследного края предстояло проехать еще столько земель…

Мое уныние развеял Марсель, первым отошедший от печальных событий, развернувшихся у Скалы Слез. Как раз по пути домой мы должны были остановиться в Пеште на левом берегу Дуная. Неунывающий слуга предложил мне задержаться в городе, чтобы отыскать его дальних родственников, а я получил бы возможность увидеть с Хаймнером и расспросить его о делах, которые заставили банкира вернуться из путешествия раньше намеченного срока. К тому же, вся мадьярская аристократия признавала общение исключительно на немецком языке, так что я не почувствовал бы себя здесь таким беспомощным и одиноким, как в равнодушных горах.

Спустя две недели мне стало лучше, я успокоился и вышел в общество. Друг отца познакомил меня с высокопоставленными чинами, известными предпринимателями его уровня, художниками, скучающими в провинции дамами, страстными охотниками за всевозможными сплетнями, седыми и тучными генералами. Круговорот светских раутов, званых обедов и прогулок на природе заставил меня забыть о горестях и пошатнувшемся здоровье. Все шло прекрасно, и довольный Хаймнер уже собирался представить своего юного приятеля некой молодой кузине, решив почему-то, что немногословный и застенчивый граф обязательно ей понравится, но приближалась очередная середина месяца, вновь заставившая меня слечь в постель.

Вечером десятого апреля страшная боль пронзила мое тело: в висках неистово колотилась кровь, поднялся сильный жар, с ног до головы пробирала лихорадка – и снова, как и на прошлое полнолуние, внутри проснулось жуткое, непостижимое чувство тревоги. Мой организм выворачивало наизнанку, рассудок отказывался служить. Честно говоря, на такой внезапный приступ я уже и не рассчитывал. В последнее время мое состояние казалось неплохим и стабильным, так что случившегося со мною теперь не могло привидеться даже в кошмаре. Не медля, я вышел из дома, никого не предупредив о своей отлучке, и направился к доктору Ратту, чье имя постоянно упоминалось среди высших кругов местных вельмож и магнатов, и приложившему руку к лечению едва ли ни всех известных Хаймнеру лиц.

Господин Ратт проживал в двух кварталах от прекрасного особняка, который принадлежал моему покойному отцу – здесь он останавливался, чтобы передохнуть по пути из Валахии, пояснил мне Марсель. Я не привык ждать, пока подадут экипаж или подоспеет возница, поэтому быстро передвигался пешком, насколько удавалось в таком состоянии, и темными проулками рассчитывал добраться прямиком к убежищу доктора. В городском лабиринте мне не попалось ни одной души; как назло, улицы словно вымерли, и даже в случае острой необходимости мне никто не оказал бы помощь, упади я вдруг от чудовищной боли посреди мостовой, поскольку и звать было некого.

В темноте я немного ошибся и повернул не в ту сторону. Жилище Ратта осталось позади, незамеченное мной, а дверь одного из домов, мимо которого я ковылял, отворилась. На пороге мелькнула фигура дамы в черной вуали. Она что-то сказала прощавшемуся с ней господину и стала быстро удаляться по переулку совсем одна. Забыв о враче, я бросился за ней. Какая-то непонятная сила тащила меня вглубь мадьярского города, лишая рассудка и воли.