Шерман Гадэс - Dрево

– О, господин! – обрадовался мне Марсель, бросая свое занятие. – Как ваше здоровье?

– Так себе… – отозвался я хриплым голосом.

– Не унывайте. Скоро эта пурга на дворе закончится. Она уже три дня, должна же когда-нибудь наступить хорошая погода, – бодро заявил Хаймнер, грохая бутылкой о стол.

– Три дня? – переспросил я. – Мы здесь уже три дня?

– Верно. Вы просто спали без задних ног. Мы даже не решились вас поднимать: раз уж молодой человек так устал, пусть спит себе на здоровье. Тем более, что тут тоска зеленая, делать вообще нечего, – пояснил банкир, скидывая карту. – Я и сам провел в постели весь день.

– Постойте. Что это у вас с лицом, граф? – удивился Гектор. – Словно по песку проехались!

Все посмотрели на меня. Объяснять, что в одну из ночей я искал смерти в горах, но обнаружил древний замок, где пять веков не ступала нога человека, и нарвался на стаю летающих монстров, разодравших мою одежду и кожу… Нет уж, увольте. Скорее всего в таком случае даже мои товарищи посчитают меня сумасшедшим.

– Да у вас и руки все в царапинах! Кто на вас напал? – поразился Марсель.

Что же сказать? Что я упал во сне с кровати? Какая нелепость! Внезапно меня спасла хозяйка трактира.

– Ах, драная кошатина! Витка, мерзкое животное, брысь с моего стола! Вот я покажу тебе, проказница эдакая, как портить господину вещи и лицо, пока он почивал, вот ведь! Ух, бестия! И так у нас никто не останавливается, она еще и вас спровадить хочет.

Метель стихла на другой вечер, и мы вернулись в Георгени. Я мучился жестокой лихорадкой, не в силах заниматься погребением графа, и торопившийся домой Хаймнер взял дело в свои проворные руки. Искусный делец, он организовал похороны должным образом несмотря на время года и все сопутствовавшие трудности, а выбор места лег на совесть преподобного Гектора, хотя он всячески сопротивлялся проведению церемонии без моего ведома. Но я был слишком болен, а время поджимало. Марсель ухаживал за мной столь внимательно, что я проникся к нему глубоким уважением, понимая, от чего отец так высоко ценил его труд и всегда держал при себе. Этот сорокалетний подвижный мужчина готов был расстаться с жизнью, лишь бы помочь мне справиться с недугом, поэтому я доверил ему все секреты своего слабого здоровья, позволив вести дела, в которых мало что понимал. Гектор не преминул упрекнуть меня в том, что молодому человеку не стоит относиться к религии столь поверхностно – конечно, он имел в виду ситуацию с телом графа. «Вы навлекаете на себя не исполнением воли, отсутствием почтения к предкам незавидную, я бы даже уточнил, страшную участь. Впрочем, да судит вас Бог со всей милостью. Усердно молюсь о вашем благоразумии, сын мой.» Болезнь терзала уставшую плоть, и я остался равнодушен к его словам.

Хаймнер уехал в Пешт. Гектор занимался делами местной общины, путешествуя по окрестностям, чтобы проповедовать среди цыган, которых называл подозрительными и глубоко заблуждавшимися людьми. Петрос прислал нам денег, отчеты и кучу провианта, надеясь, что молодой граф все-таки изменит решение и захочет увидеть доставшиеся ему в наследство валашские земли. Но он переоценил мои возможности: я был очень обеспокоен своим здоровьем, и мне уже хватило приключений на многие годы вперед. Покинув ненавистное ложе в конце февраля я чувствовал себя совершенно ослабевшим, лишенным жизни. И все же приступ миновал. Кипучие страсти вольного народа Галиции постепенно заставили меня отвлечься от пережитого кошмара.

На улице заметно потеплело. Природа оживала в преддверии весны. Мы с Марселем не торопились вернуться обратно в Дункельбург или, что касается нашего товарища – в Майнц, потому что как зачарованные неустанно поражались красоте и гостеприимству здешних мест. Время летело незаметно. Мы поздно вставали, вкусно и много ели – приготовленные горцами блюда всегда вызывали аппетит, ходили на охоту, объезживали лошадей, танцевали у костра, слушали песни молодых цыган и легенды из уст старейшин. Это были прекрасные, наполненные весельем дни, пока однажды я не почувствовал, что внутри меня просыпается какое-то странное, зловещее чутье. Не понимая, что происходит, я скрывал от окружающих безумную тревогу. Люди вокруг меня были счастливы, и мне не хотелось им мешать.

Пасмурным мартовским утром, когда на лицах моих приятелей сверкали улыбки, и лишь я пребывал в мрачном расположении духа, глава цыганских поселений Георгени и хозяин дома, в котором мы жили, – седой цыган Дишич уселся за богатый стол с печальными глазами. Его внимательная дочь Рогнеда, обожающая мудрого отца, сразу заметила перемену в настроении старика и поинтересовалась, отчего он так загрустил. Дишич сообщил во всеуслышание, поскольку тайн ни от кого не держал, что у местных жителей пропали три лошади, которых они собирались продать знатному купцу из Бухареста. Я расстроился не меньше других и очень пожалел этих добрых людей, хотя и никогда не переставал их бояться.