Александр Западов: Забытая слава

Когда в том же 1735 году вышел в свет небольшой трактат Тредиаковского «Новый и краткий способ к сложению российских стихов», Сумароков внимательно изучил его вместе с приятелями. Ни одна корпусная наука не доставила им такого удовольствия. Кадеты постарались усвоить советы автора, вводившего новые начала в русское стихосложение.

Новыми они были потому, что раньше строки русских стихов — книжных, письменных, а не тех, что слагались в народе устно, — уравнивались по количеству слогов — одиннадцати, тринадцати; это было слоговое, или силлабическое, стихосложение, завезенное к нам из Польши. Тредиаковский стал считать главным для стиха не равность слогов, а одинаковое число ударений в каждой строке, ритмическое чередование ударных и неударных слогов — то есть ввел тонический принцип в русские стихи. Особенно горячо он рекомендовал хорей — двусложную стопу, в которой первый слог нес ударение, а второй был безударным.

Корпусные поэты едва ли не первыми оценили новинку и стали писать, пользуясь образцами Тредиаковского. Михаил Собакин в конце 1737 года сочинил в честь императрицы поэму «Совет добродетелей», стихи которой звучали гораздо лучше прежних, силлабических.

Сумароков стал писать в корпусе песни для друзей, оды по случаю и этому также учился у Тредиаковского. В 1740 году две его поздравительные оды императрице Анне Ивановне от имени кадетского корпуса были напечатаны отдельным изданием:

Но больше, чем торжественные стихи, занимали его любовные. Он писал:

Сумароков слагал песни о любви и разлуке, об изменах и верности:

Ко времени окончания корпуса Сумароков был самым видным кадетским стихотворцем. Песни его переписывались от руки, запоминались с голоса. Это была слава, начинавшая приятно кружить голову.

Он вступал в жизнь, адъютант в ранге поручичьем, не имея о ней ясного представления. Восемь лет в корпусных стенах, среди друзей и преподавателей, с книгами и стихами, без серьезных огорчений и житейских забот, воспитали в нем идеальные помыслы, желание быть полезным сыном отечества, помогать слабым и бороться со злом. Но Сумароков не был закален для борьбы, да и противники ему рисовались неясно.

Очень скоро он понял, что жизнь совсем не так проста, как думалось в корпусе.

Через несколько дней после окончания корпуса Александр Сумароков явился в родительский дом. Солдат принес за ним узел с вещами.

Семья была в сборе: отец, мать, Прасковья Ивановна, сестры — Прасковья, Александра, Елизавета, Анна, братец — десятилетний Иван. Старший брат Василий, вышедший из корпуса четырьмя годами ранее, служил далеко от Петербурга.

За годы кадетской жизни Сумароков отвык от семьи. В отпуск ходил он не часто, к домашней ласке не был приучен. Петр Панкратьевич отличался суровым характером и нежностей не признавал, мать жалела Александра, жившего в чужих людях, но заботы о муже и дочерях поглощали ее целиком. Человек она была не сильный, легко подчинялась влияниям и жила настроениями и мыслями тех, вокруг кого доводилось ей хлопотать. Душевной близости с сыном не возникало. Сумароков видел это, но не сердился — кадетское товарищество давно заменило ему семью.

— Поспешать не изволил, — сказал Петр Панкратьевич, обнявши сына. — Или так сладко жилось в корпусе, что дорогу домой запамятовал?

— Не сразу, батюшка, удалось рассчитаться, — ответил сын. — На мне записано много вещей казенных, надобно сдать гофмейстеру. Пришлось-таки поискать, где они запропастились, а за недостающие уплатить. Да и то остался за мной том сочинений де Молиера. Брал я его у французского учителя Руина, с собой носил, в свободное время читал, да и забыл где-нибудь. Насилу уговорил аттестат выдать, сказав, что новую книгу доставлю.