Владимир Афиногенов - Аскольдова тризна

И как только избушка занялась огнём, Никита взял Власту за руку:

— Всё. А теперь нам нужно бежать от сего места. И как можно скорее.

— А куда бежать-то? — спросила Власта.

— Сейчас нам главное не напороться на твоего хозяина, который уже, поддерживая порты, мчится сюда… Я забегу на миг к своим, расскажу кое- что Селяну и Горыне и отведу тебя к истоку Двины. Когда доволочём туда свои корабля и поставим их на воду, я и заберу кривичанскую красавицу… Идёт?

— А не обманешь?

— Клянусь Священным дубом! — Никита встал лицом к могучему дереву. — Он у нас, древлян, как Лед, тоже является божеством…

Волочанин добежал до избушки, когда она уже прокатилась в дым и пепел. Лишь обнаружил железную цепь, покрытую окалиной, и подумал, что кормилица с кабанчиком сгорела тоже, да так, что и следов от них не осталось…

Тем временем Никита спрятал кривичанку и к утру незаметно вернулся на волок. А спустя несколько дней привёз молодую женщину на Припять, где древляне и поляне дружно возводили жилье, и поселил её у матери.

Я постоянно ждал, и наконец сие произошло… Удивлялся, почему не раньше, когда мы ездили к змиру Амврию и по возвращению на нас напали пираты, или чуть позже — в Херсонесе и Фуллах, а потом на пути в Хазарию, когда погиб от стрелы угров Зевксидам. Опасность меня, как телохранителя философа, подстерегала всегда, ибо врагов у него, а следовательно и у меня, находилось предостаточно. И самое жуткое в том, что враги были не только явные, но, как правило, тайные, втеревшиеся в полное к нам доверие… Вот удивились Константин и Мефодий, узнав о предательстве Ктесия! Хотя я им говорил о своих подозрениях… Это ему предназначалась дощечка, которую должен был передать германец…

В темноте он влез в окно каюты и ударил меня кинжалом. Метил в сердце, но промахнулся. На моё счастье мимо двери шёл Светоний, услышав крик, выбил её плечом и насел на разбойника. На помощь греку пришёл Доброслав.

Они скрутили германца, а затем вытянули из него признания… Ктесий попытался скрыться, но его поймали, заставили под пытками рассказать обо всём. Тут-то Константину и его брату открылось многое. Когда я выздоровел, солунские братья передо мной повинились. Но, пока все эти дни я пребывал на грани жизни и смерти, подле неотлучно находился Доброслав, который своим врачеванием и спас меня.

Очнулся я только вчера и увидел рядом лежащий на маленьком столике кинжал искусной работы, напоминающий собою фигуру женщины. Если принять круглый набалдашник на ручке за голову, а саму ручку за шею, заканчивающуюся чуть покатой горизонтальной пластиной-плечами, за которыми следует широкое лезвие, сходное с бёдрами, книзу сужающимися до острия, то чем не фигура женщины!.. Господи, что это со мной?.. Плоть бунтует?! Значит, в теле начинают бродить жизненные соки, и смерть от меня отступилась…

Боже, сколько мы обязаны крымскому язычнику! Неужели он Тобою послан, чтобы выручать нас, а в данном случае — меня, от всяких бед?! Ты, Господи, наверное, исходишь из взгляда на него, как на человека, а потом уж из веры, которую он исповедует… Лишь бы присутствовали в нём христианские свойства души, и прежде всего — доброта… Тут я впервые подумал о его имени — Доброслав значит «добро, доброту славить…»

Но чувствую сердцем — скоро покинет он нас; если б захотел быть с нами, окрестился бы, как его друг Дубыня… Но право Клуда — оставаться язычником, и творить над его верой насилие мы с философом не будем, да он и не позволит… При мысли о том, что мы с ним расстанемся, у меня холодеет внутри… Он для нас, как брат.

Светоний открыл дверь в комнату. Поставил на столик кружку козьего молока, которое предписал мне пить Доброслав. Со мной его сейчас нет. Убедившись в улучшении моего здоровья, он пожелал из крепости Девин, где я пока находился с греком, отправиться с Константином и Мефодием во дворец к Ростиславу Моравскому. И уже скоро они должны вернуться.

Светоний вышел, а я снова задумался о том, что произошло…

Вообще-то, следовало бы радоваться: тайное стало явным, и на свет выплыла истина… Я очнулся неделю назад, и со мной успел до отъезда в Велеград поговорить Константин. Он и Мефодий хотели отправить со Светонием в Константинополь послание, в котором должны были поведать о предательстве и о тех, кого следует опасаться во дворце или заточить в темницу. Хотя Фотий и так знает, что опасаться нужно студитов, а вот заключить под стражу следует сразу Асинкрита — монаха и протасикрита Аристогена… Ктесия после того как он всё рассказал, мораване утопили в реке. Послали на другой берег погоню, но никого не поймали, лишь обнаружили в пещере погасший костёр. Ранее дым от него заметили не только мы с Доброславом, но и капитан «Стрелы»; он тут же сообразил, что дым — это сигнал, и нужно ждать вестей… И не ошибся. Да допустил промах германец, и в дощечке, им принесённой, мы прочитали, что капитану нужно задержаться у места впадения Моравы в Дунай до тех пор, пока не подойдёт хорошо вооружённый корабль викария Ганнона. Мы же, узнав об этом, быстро снялись с якорей; у нас не было достаточных сил и желания, чтобы сразиться с германцами и саксами.