Владимир Афиногенов - Аскольдова тризна

Между костью и стенками углубления забивался колышек, который потом обрастал древесиной.

Вепрь у славян являлся древним культом. А при жизни зверь и дуб соприкасались вплотную: дикий кабан подрывал коренья и питался желудями, — поэтому рус и после гибели животного хотел видеть его вместе со священным деревом, для чего и всаживал челюсть в ствол… Челюсти, образуя на одной стороне дерева правильный квадрат, были разного количества, в зависимости от числа убитых молодых кабанов [89] Морёный дуб с четырьмя вживлёнными в него кабаньими челюстями с хорошо сохранившимися клыками и резцами был найден летом 1909 года во время работ по очистке русла Десны в восьми километрах от её устья, вблизи монастыря Пустынного Николая. Другой такой дуб, уже с девятью челюстями вепря, подняли со дна Днепра в 1975 году при углублении фарватера немного выше современного Киева. .

«Сие мне понятно… Но о какой такой посаженной на цепь кормилице, которую хотят волочанин и его жена принести в жертву, шла меж ними речь?» — задал себе вопрос Никита. Ему захотелось узнать об этом, и он направился в ту сторону, откуда они пришли.

Спустя некоторое время оказался на широкой, ярко освещённой полной луной поляне. Посреди неё рос дуб высотою примерно в сорок локтей. Там, где ствол расходился надвое, зоркий глаз Никиты узрел ровный затёс, из которого торчали кабаньи челюсти… Две находились вверху, одна — внизу, для ровного квадрата не хватало ещё челюсти. «Значит, волочанин не убивает молодых вепрей, а берет, по всей видимости, из выводка. Кто-то потом их откармливает… Не женщина же!» — снова о разговоре хозяина и хозяйки подумал древлянин, но скоро надлежало ему всё увидеть своими глазами.

Когда он свернул в длинный зелёный яруг, то обнаружил покосившуюся, полусгнившую избушку. Толкнул дверь, и она не отворилась, а упала вовнутрь.

При проникшем свете Никите бросилась в глаза полуобнажённая женщина, которая сидела в углу, прибитая к стене цепями. Рядом с ней находился небольшой прямоугольный деревянный ящик с открытым верхом, заваленный сеном. На ворохе лежал упитанный кабанчик и тихо похрюкивал во сне.

Вдоль одной стены тянулась лавка. Очаг, представлявший из себя небольшую глиняную печь, был потушен, хотя по ночам уже холодало. На полу валялись лучины. Никита высек кресалом огонь, осветил лицо женщины и невольно отпрянул: на него с испугом и мольбой смотрели большие, расширенные в зрачках глаза… Щеки и лоб пересекали грязные полосы, светлые волосы спутанными прядями ниспадали на плечи, полузакрывая округлые, туго наполненные молоком груди с набухшими искусанными сосками… Никита ожидал увидеть пожилую женщину, а перед ним оказалась молодая красавица.

«Вот кто кормилица!.. А ты даже и предположить не хотел, что своим молоком вспаивать кабанчика может женщина… Хотя ведь слышал об этом… Во исполнение очень заветных желаний Священному дубу приносятся в жертву вскормленные женской грудью молодые вепри [90] Обычай кормить женской грудью поросят для ритуальных действий сохранился и до наших дней в полудиких племенах, живущих в тропических лесах Латинской Америки. … А если бы я не нашёл эту несчастную, то и её бы тоже… Какие же заветные желания волочанина и его жены?»

— Ты кто такая? И как зовут тебя? — спросил Никита у молодицы.

Откинувшись головой к стене, она тихо ответила:

— А ты кто?.. Не делай мне зла… Я ни в чем не виновата.

Эти слова до слез растрогали Никиту, и он торопливо воскликнул:

— О чём говоришь?! Не допущу и волоса упасть с твоей бедной головы! Я — Никита, древлянский купец. Слышала о древлянах?

— Слышала… А я из племени кривичей. Зовут Властой, за долги продали сюда, на волок, с грудным сыном… Муж мой бортник, погиб, сорвавшись с дерева… Сына хозяин убил и сжёг перед дубом, прося у него для своей жены чадородия… Но пока тот не дал… Волочанин пообещал и меня принести в жертву, как только подрастёт кабанчик, посадил на цепь, и я кормлю зверёныша грудью, которую должно было сосать моё дитя. — Власта громко зарыдала, сотрясаясь телом.

— Я освобожу тебя, — успокоил её Никита. — А животину, — древлянин кивнул на вепрёнка, — вынесу на улицу и убью…

— Нет, нет! — поспешно протянула руки кормилица. — Ты лучше отпусти… Здесь неподалёку его мать…

Никита поднял с мягкого ложа кабанчика. Тот проснулся, заблажил, извернувшись в руках древлянина сытеньким телом. Власта, глядя на вепрёнка, мягко улыбнулась, и молодой купец, подивившись её нежности, хмыкнул… За углом спустил кабанчика на землю и слегка наддал ему носком сапога, зверёныш с визгом юркнул в кусты.