Валерий Есенков - Казнь. Генрих VIII

Генрих отрезал кинжалом новый кусок:

— Я не Ричард. Я Генрих. Однако и моя воля должна быть законом для всех.

Возразил:

— На сей раз это слишком неразумная, слишком жестокая воля.

— Неразумная и жестокая? Пусть так! Главное в том, что мне эти земли необходимы!

Сдерживая себя, прикрывши, точно в раздумье, глаза, посоветовал тихо:

— Вспомни Глостера, путь к власти устлавшего трупами, чтобы под именем Ричарда Третьего навязывать всем неразумную, жестокую волю. У него достало духу на преступленье, а после преступления лишился покоя навек и уже никогда не чувствовал себя в безопасности, страшился кинжала и яда. Выходя из дома, всегда озирался по сторонам, руку держал на рукояти меча, вечно чувствовал себя разбитым, больным, не спал по ночам, лишь урывками понемногу дремал, лишь бы быть всегда начеку, прислушивался к малейшему шороху, даже к пробегающей мыши. Разве решился бы он явиться ко мне в одиночку? Зачем же ты сам себе готовишь подобную муку?

Генрих с силой вонзил остриё кинжала в крышку стола и угрожающе крикнул:

— Он хотел власти только ради себя, ради своего самолюбия, лишь бы возвыситься над людьми, унижавшими его, а я жажду ещё большей власти на благо Англии! Почему ты не хочешь этого знать?

Язвительно усмехнулся:

— Какой тиран не клянётся благом страны, которую стремится поработить? Право, Генрих, это смешно.

У короля дрожало лицо:

— Пусть я тиран, но тоже клянусь, что с меня, попомни, с меня начнётся величие Англии! Доходы монастырей идут в Рим или на обжорство и пьянство монахов! Я отдам их земли новым владельцам. Они их вспашут, засеют и вырастят хлеб, коров и овец. Своими трудами обогатят не только мою казну, но и Англию! Англия станет могучей и властной! Ей покорятся моря, покорятся новые земли! Её товарами наполнятся все европейские рынки! Английский язык распространится шире латинского в прежние времена, шире испанского, который нынче услышишь в Неаполе, в Риме, в Париже и Амстердаме! Я везде хочу слышать английскую речь!

Рассмеялся неожиданно, громко, но сухо:

— Прости, что перебил твою страстную речь, но меня удивляет, что она так долго доставляет тебе удовольствие. Не хватает только короны Плантагенетов. Ты лучше скажи, тебе-то зачем такое величие?

Генрих оскалил зубы и твёрдо ответил, выдёргивая остриё кинжала из крышки стола:

— Мне, может быть, и не надо, как давно уже не надо короны Плантагенетов, ею не в первый раз ты укоряешь меня. Я хочу, чтобы каждый британец почувствовал себя человеком достойным, а он лишь тогда почувствует это, когда Британия станет великой державой! Мы должны запереть Ла-Манш для начала и вытеснить из Фландрии испанскую шерсть!

Не спросил — сказал утвердительно:

— Из этого следует, что ты не намерен остановить огораживания, и наши фермеры по-прежнему будут лишаться земли по произволу владельца.

Собеседник отмахнулся, играя кинжалом, лезвие посверкивало в свете свечей:

— Тебе известно не хуже меня, что владельцы земли в этих случаях действуют согласно закону, по нему земля принадлежит им и они могут делать с ней, что захотят, и я, как тебе тоже известно, не имею никакого права запретить им пользоваться землёй так, как выгодно им.

Возразил:

— Кроме закона, которым охраняется выгода, есть ещё закон совести, который воспрещает сгонять с земли кормильца жены, кормильца детей.

Генрих усмехнулся и резким движением вложил в простые солдатские ножны кинжал:

— Никакой закон совести не может отменить закон выгоды, полно тебе, ибо правит миром не совесть, а выгода. Закон выгоды есть закон жизни. Когда я вступил на престол, мы вывозили во Фландрию шерсти восемь тысяч тюков, вскоре только пять тысяч, нынче лишь три с половиной, а при короле Эдуарде Третьем, полтора века назад, ты только подумай, целых тридцать тысяч тюков. Вот он, закон выгоды: мы меньше вывозим, нас вытесняют с европейского рынка испанцы, потому что испанцы производят более тонкую шерсть, и мы от этого становимся всё слабей и слабей. За прошедшие полтора века торговые люди набили кубышки, однако они бережливы, на себя не тратят почти ничего. Им некуда вкладывать капитал. Капитал лежит без движения, тогда как ещё римляне знали, что это чрезвычайно вредно для хозяйства страны. Это тебе ещё один новый закон: пусть вкладывают капиталы в монастырские земли, которые станут благодаря мне свободными и войдут в хозяйство страны, пусть сами выращивают овец, пусть обогащают Англию и её короля.