Валерий Есенков - Казнь. Генрих VIII

Переговоры стали бессмысленны. Генрих покинул Кале и вернулся к себе, размышляя, что ему предпринять. Поддержать неблагодарного Карла? Встать на сторону неверного Франсуа? Что он мог от каждого из них получить?

Генрих неожиданно усмехнулся.

Какие уроки преподнесла ему с того времени жизнь! Мог ли хотя бы случайно подумать тогда, что спустя десять лет станет непримиримым противником папы и сам чем-то вроде папы станет для Англии? Могла ли столь невероятная мысль прийти тогда в голову кому-нибудь из его сподвижников или близких друзей? И подумать не мог. И Уолси, и Фишер, и Мор не могли такого увидеть даже во сне. В первом же докладе кардинал Уолси с некоторым беспокойством довёл до сведения своего короля, что в Англии уже появились первые признаки тлетворного влияния Лютера, и зачитал ему тревожную жалобу епископа Линкольнского, извещавшего, что в его епархии завелось довольно много еретиков лютеранского толка, и вопрошавшего, какие меры он должен принять против них.

Генрих издал прокламацию на имя епископа, в которой предписывал всем королевским властям разыскивать беспокойных смутьянов и строго наказывать их. Этого было, разумеется, мало. Монарх всё-таки был богословом и понимал, что суды и костры, конечно, необходимы, однако главное в борьбе против тлетворных идей борьба за умы.

Первая мысль, что пришла в голову, была призвать на помощь Эразма. Авторитет мыслителя стоял так высоко, что к нему за советом обращались папы, кардиналы и короли, и каждое слово Эразма почиталось за истину. Отправил Эразму письмо и скоро понял, что это была неудачная мысль. Философ отвечал, что отлучение папы и эдикт императора уже положили конец возмутительной пропаганде и что сам Лютер исчез. Таким образом он, Эразм, считает вопрос этот закрытым. Любое возобновление этого спора грозит, по его мнению, открытым бунтом против государства и церкви и новым гуситским движением, которое, без сомнения, будет подавлено с той же жестокостью, как и прежнее. Ввиду столь грозного будущего Эразм не чувствует желания раздувать уже угасший огонь, желает жить тихо, смиренно служить науке и изящным искусствам, потому что лишь там царит вечная ясность и вечный покой. Не хочет иметь дело с богословами, с государями, с политикой, с церковными распрями, даже спорить с кем бы то ни было в своём кабинете, возвращается к своим книгам, ведь только на этом поприще может приносить пользу словесности. Большую цену приходится заплатить бедному мудрецу за удаление в свой кабинет. Богословский факультет университета в Лувене, где Эразм благополучно пребывал в своей тишине, вдруг громогласно объявил его главным зачинщиком Лютеровой чумы. Возмущённые студенты отказались слушать мыслителя, почитаемого ими вчера, и опрокинули кафедру, с которой он возвещал им великие истины. Его поносили во всех соборах Лувена, отворачивались на улице, покидали друзья.

Эразму оставалось только бежать. Мыслитель поселился в Базеле, городе вольных швейцарцев. Горячие почитатели отвели ему целый дом. Старые друзья были рядом. С ним подружился Гольбейн. Знаменитый Фробен издавал его книги, и он сам заходил в его типографию и держал корректуры. Его окружили ученики. Со всех концов приезжали учёные люди, чтобы только взглянуть на него и сказать несколько слов. Мудреца всё ещё пытались втянуть в борьбу папистов и лютеран. Эразм уклонялся. Его бранили и те и другие. Грозные события потрясали Европу, и Эразм был скоро забыт.

Что ж, надлежало обойтись без Эразма. Призвал кардинала Уолси и предложил ему выступить против ереси Лютера. Кардинал был готов хоть сейчас. Такое выступление могло бы сослужить ему хорошую службу во время новых выборов папы, ожидавшихся в ближайшее время, как ему доносили из Рима. К изумлению монарха, беседа с кардиналом оказалась короткой. В богословских вопросах Уолси оказался сущим младенцем. Пришлось в этом деле от него отказаться.

Решил сам приняться за труд, ведь усердно учился и был неплохой богослов, разложил книги, бумаги и взял в руку перо. Поначалу работа пошла хорошо. Он получал удовольствие от каждой строки. Учёные занятия всегда увлекали его. Прежде всего надлежало опровергнуть суждения Лютера по поводу таинств. Углубился в значение евхаристии как жертвы, отстаивал необходимость устной исповеди и несомненную законность разрешающей миссии церкви. Учение о таинствах влекло за собой вопросы не менее важные. Доказывал божественность и законность власти римского папы, отстаивал канонические достоинства послания апостола Иакова, то и дело подкреплял свои мысли, как этого требовал Лютер, Священным Писанием, творениями отцов церкви и решениями церковных соборов, которые знал хорошо.