Валерий Есенков - Казнь. Генрих VIII

— Да, это так, но я не верю тебе!

Снявши локти с конторки, вставши прямо, по-прежнему усмехаясь, отец спокойно уверил его:

— Вот поживёшь на свете, сразу поверишь.

Поклялся с тревожно и громко бьющимся сердцем:

— Нет, никогда! Лучше я уйду в монастырь!

Отец властно отрезал:

— Ничуть. Ты не уйдёшь в монастырь. Я сделаю из тебя адвоката. Я так решил.

И повернулся к сыну спиной.

Мор ещё видел его сутуловатую спину, в чёрном длиннополом камзоле, с широким белым воротником на плечах, и пристально размышлял о судьбе человека.

Свободен ли человек сам избрать себе жизненный путь? Или над ним тяготеет чуждая воля? Во всём и везде? Или не во всём, не везде? Тогда где и в чём открыта возможность проявить свою волю? И в таком случае в какой мере от нас самих, а в какой мере от обстоятельств зависима наша судьба?

Его взяли из колледжа, как берут вещь, не слушая возражений, принудили учиться в юридической школе, а он не подстригся в монахи, не ушёл в монастырь, как поклялся в пылу возмущения.

Был ли безволен и слаб? Суровая ли воля отца оказалась сильнее? Здравый ли смысл победил жажду чтения и писания?

Бесспорно было только одно: учиться плохо не умел. В подготовительной школе Нью-Инн на его способности обратили внимание. Два года спустя попал в Линкольн-Инн, в школу высшей ступени, считавшуюся во всей Англии лучшей.

Изучал законы и посещал судебные заседания. Его учили, что права граждан ограждались законами и что предназначается для тех, кто эти законы нарушил, по злому умыслу или случайно. Преступники проходили перед ним чередой, изо дня в день, мужчины и женщины, молодые и старые, вовсе чужие друг другу и в близком родстве, отцы и дети, деды и внуки, зятья и тёщи, ограбленные и ограбившие, жестокие, беспощадные, бессердечные, как дикие звери, обыкновенные, не примечательные ничем, как две капли воды похожие на сновавших по улицам горожан.

Скоро увидел, что для этой нескончаемой вереницы озлобленных и ужасно несчастных людей, преступивших закон, несмотря на страх сурового наказания земли, овцы и деньги служили единственным источником жизни, единственной солью, единственным смыслом её. Владеть этими привычными ценностями жаждали все. Чем больше, тем лучше. Золотые монеты, которые носит каждый из нас в кошельке, заботливо охраняя их от воров, вернее, чем дьявол, соблазняли, влекли, манили, распаляли зависть и алчность, совращали с истинного пути честного труда и заслуженного достатка, растлевали совесть, единую в нас, порождали все слыханные и даже неслыханные пороки, сеяли смуту в сердцах, разъединяли навечно связанных кровным родством, друг на друга натравливали самых близких друзей, приносили бесчестье, страданье и кровь. Кровь и кровь без конца.

Что видел юноша перед тем, как принуждён был волей отца что ни день являться в суд? Какие беды сокрушали его? Какие несчастья закалили юную, выросшую в неведенье душу?

Безвременная кончина матери явилась тяжким, непоправимым, но единственным горем. Единственным несчастьем была суровая воля отца.

Вот и всё.

Мальчик жил в трудолюбивой, достаточной, благополучной семье и знал только честных, бережливых, в высшей степени благородных людей, которые жили своими трудами и благоговели не столько перед неумолимым законом, сколько перед высокими и справедливыми заповедями Христа.

Ни в скромном родительском доме, ни в роскошном Ламбетском дворце, ни в бедной студенческой келье не явилось даже случайно предположения, что можно украсть или убить человека из-за горсти монет, клочка земли или пропавшей овцы. Нигде не встречал ни воров, ни убийц, всего лишь изредка слышал о них, и эти люди представлялись уродами или чудовищами, похожими скорее на исчадия ада, вроде тех, что искусные мастера издавна изображали на церковной стене в назидание слабым прихожанам.

Теперь увидел их своими глазами. В действительности убийцы и воры оказались простыми людьми, без особых примет, без позорного клейма преступления.

Они сидели на скамье подсудимых или стоя выслушивали суровый, нередко губительный приговор, и ничто не говорило ему, кроме неопровержимых улик, чтобы эти обыкновенные люди могли сделать то, за что их клеймили, отправляли на галеры или на виселицу.

Он был ошеломлён и раздавлен, терял голову, с замиранием сердца наблюдая этот вседневный кошмар. Спокойно слышать не мог, когда в классе, приступая к пространному разбирательству только что прослушанных дел, обнаруживал вдруг, что зверский удар топором с неумелым сокрытием кровавых улик в неглубоком соседнем ручье представлял собой всего-навсего юридический казус, имевший классификацию и порядковый номер статьи.