Валерий Есенков - Казнь. Генрих VIII

— Мы считаем мудрыми, благими и счастливыми только тех, кого таковыми почитает толпа, полагаясь не на правильное суждение, а на общее мнение. Так же и в занятиях наших мы ищем не благородного и достойного, а выгод и почестей, взыскуемых алчностью и честолюбием.

Последнее было тем, что руководило суровым отцом, тогда он в Ламбетском дворце приучился искать благородного и достойного, и его всё неотвязней тянуло к профессору, внушавшему, что это единственно человеческое стремление в жизни, всё же прочее унизительно для человека, низводя его от Бога к животному.

Они постоянно встречались в аудитории колледжа, где впервые услышал сладкие звуки греческой речи, в тихом, сумрачном, но приветливом книгохранилище, где впервые раскрыл фолианты Гомера, Софокла и Эврипида, в мастерской переплётчика, где с благоговением трудились над изготовлением книг, или в кабинете учёного, где искал истину ум, освободившийся от тисков чужого авторитета.

Почти юный профессор, двадцати пяти лет, непоседливый, беспокойный, вечно в движении, заложив руки за спину, с разгорячённым лицом, с удивлённым радостным взглядом, нестойким срывавшимся голосом убеждал не покладая рук возделывать греческую учёность, неустанно бодрствовать в добродетели, искать истинной славы и всю свою жизнь учиться затем, чтобы, в свою очередь, научить ближних своих, современников, а также потомков.

Узнал от профессора пять непременных условий для успешного хода занятий: общение с истинно образованными людьми, изобилие книг, удобное место, свободное время и душевный покой, та опустошённость и незаполненность, та высвобождённость безмятежной души, которая делает её приготовленной к наполнению мудростью.

Однако, сокрушался наставник, подобные условия редко даются одному человеку, и тогда скверно приходится слабовольным, ибо только сама сила стремления к знанию одолевает все преграды на каменистом пути.

И профессор в исступлении страсти, с невольными слезами в часто прерывавшемся голосе, иногда застывая на месте, забыв обо всём, что окружало его, повествовал о невероятном почёте, каким окружали в просвещённой Италии каждого истинно образованного человека, о всеобщем увлечении лучезарным духом античности, о всепобеждающей мощи глубоко просвещённого слова.

Лектор повествовал, как скромную келью мессера Луиджи Марсильи переполняли молодые люди из самых достойных семей, их влекло к нему стремление подражать его жизни и нравам, как в эту малую келью стекались лучшие и достойные люди, которые прибегали к нему, как древние когда-то прибегали только к оракулу.

Гроцин с улыбкой радости на лице расписывал шумный успех во Флоренции лекций мессера Франческо Фидельфи по греческой философии, а когда мессер Франческо взялся читать о божественном Данте в церкви Санта Либерта по праздничным дням, чтобы удовлетворить аппетит сограждан к словесности, его чтения превратились в триумф, не шедший ни в какое сравнение со всеми триумфами полководцев и королей.

И профессор, облокотившись на кафедру, задумчиво глядя перед собой, точно вновь увидел расписанные своды Санта Либерта, непринуждённо процитировал письмо мессера Франческо Фидельфи, как будто говорил о себе:

— «Флоренция меня радует многим. Ведь это город, в котором нет недостатка ни в чём: ни в великолепии и привлекательности домов, ни в достоинстве и блеске граждан. Прибавь к этому то, что весь город расположен ко мне. Все меня уважают и почитают. Все возносят до небес высочайшие похвалы. Моё имя на устах у всех. Когда я иду по городу, не только первые граждане, но и благороднейшие женщины в знак уважения уступают мне дорогу и так превозносят, что мне неловко за такой культ. Слушателей что ни день бывает человек сорок и даже больше...»

Но представлялась увлекательнее других целая повесть о мессере Джанноццо Манетти, который уже очень поздно, лишь с двадцати пяти лет, стал приобщаться к античной словесности, тем не менее сумел овладеть всеми из древних и новых наук в кратчайшее время благодаря редкому прилежанию и умению бережливо, как скряга монеты, распределять своё время. Только пять часов отводил мессер Джанноццо Манетти для сна, а все остальные проводил в терпеливом учении, целые девять лет выходя из дома только затем, чтобы слушать лекции по логике и философии в монастыре Санто Спирито, и запоминал всегда всё, что узнал, ибо говаривал как нельзя справедливей:

— Всем нам в конце жизни придётся дать отчёт в том, как мы употребили отпущенное нам Господом время, а ведь всемогущий Господь поступает подобно оборотистому купцу, который, дав деньги кассиру, велит пустить их в оборот и затем желает видеть, как тот распорядился.