Степан Лукиянчук - День длиною в 10 лет. Роман-мозаика. Часть 3

Я сел тут же рядом у решётки. Начался неспешный диалог: кто таков? Откуда и куда еду? То же самое люди рассказывали и о себе. Через некоторое время в камеру после обыска завели наших «сусовских». Так как этот народ часто ведёт себя неспокойно и склонен к различным провокациям, охрана обыскивала их дольше и тщательнее, чем остальных. Я решил не мешать общению с вновь зашедшими в камеру и освободить место внизу. Я снял ботинки, запихнул сумки под шконарь и полез в квадратное отверстие, располагающееся сразу около решётчатых дверей камеры, которое остаётся после раскладывания второго яруса. На втором ярусе вполне комфортно могут уместиться лёжа три-четыре человека. Я не остался на втором ярусе, потому что он был уже занят, а опёршись о него ногой, полез на третий ярус под самым потолком (в обычных пассажирских вагонах там располагается полка для багажа).

Минусы третьего этажа заключаются в духоте и задымлённости от табачного дыма (покурить в тамбур зеков никто не пустит). Зато на третьем ярусе у тебя нет рядом лежащего соседа и там можно растянуться во весь рост и спокойно лежать. Конечно, самым лучшим с точки зрения удобства является второй ярус. На нём можно и лежать, можно и сесть посередине не сгорбившись. Но самое главное преимущество второго яруса – это возможность смотреть сквозь решётки в окно коридора на волю, если его откроют часовые. Само стекло окна непрозрачное, мутное. Но когда окно открыто, приспущено, обитатели верхних ярусов имеют возможность смотреть на волю, на остановках поезда видеть людей, разгуливающих по перрону. Поверьте, для зеков, которые годами видят только заборы, решётки и колючую проволоку, лицезрение воли, вольных людей – это возможность хоть на мгновение стать причастным к свободной жизни, хотя бы глазами побывать на свободе.

На нижнем уровне, на «первом этаже», лежать нельзя, потому что там сидячие места, рассчитанные на восьмерых человек. Это идеальное место для тех, кто не собирается отдыхать, а любит общаться. Иногда зеки меняются местами: люди с третьего, второго яруса спускаются, а люди снизу поднимаются наверх.

Нам предстояло провести в столыпинском вагоне несколько часов. Поезд будет ехать всю ночь до утра. В вагоне по обыкновению стоял гул нескольких десятков человек. Время от времени часовой, ходящий по коридору из одного конца вагона в другой, останавливался у какой-нибудь камеры и окрикивал, чтобы зеки громко не разговаривали. Добавлю пару слов об «оправке». Оправка – это мероприятие, когда арестантов выводят в туалет. Даже если не хочется, желательно туда сходить, потому что в другой раз, когда действительно «припрёт», этого может не произойти. Наверняка, существуют какие-либо нормативные документы, в которых оговаривается, сколько раз арестантов должны выводить в туалет, а также сколько раз в камеры должен подаваться кипяток. Но арестантов в эти документы не посвящают (да и откуда это можно узнать, если нам запретили получать литературу, не оплаченную с собственного счёта!)

Я растянулся на третьем ярусе, подложил под голову фуфайку. Нары были деревянные. Заключённым не полагалось создание каких-либо комфортных условий в виде постельных принадлежностей. Я сильно устал, поэтому совершенно не обращал на это внимание. Я закрыл глаза в надежде подремать часок другой. В конце этапа, когда нас привезут в областной центр, предстоит долгий нервный день ожиданий, обысков, досмотров, расспросов, распределений по камерам. Это будет тяжёлый день.

Сон никак не шёл. Может быть, только дремота овладевала мной периодически. Это было какое-то сомнамбулическое состояние, пребывая в котором, моё сознание отмечало всё-таки какие-то непродолжительные остановки поезда, однообразное постукивание железных колёс о рельсы. Я чувствовал едкий запах табачного дыма и порывы свежего воздуха, рвавшиеся в раскрытые решётчатые окна и доходившие порой до моего третьего яруса. Я слышал гул десятков мужских голосов, доносившихся из разных камер, редкие окрики медленно шагающего по продолу из одного конца в другой часового. Я слышал сквозь лёгкий сон всё – и в тот же момент ничего. Мои сны перемешались с реальностью, и их в этот раз было слишком много для одной только ночи. Запахи и звуки для меня сливались воедино. Этому «единому» есть только одно название, понятное каждому испытавшему горечь неволи – ТЮРЬМА!

«Трясясь в прокуренном вагоне, он полуплакал, полуспал»…