Степан Лукиянчук - День длиною в 10 лет. Роман-мозаика. Часть 3

После моих слов СУСовские переглянулись. Пыл Саши Белого поубавился. Остаток времени мы провели, почти не разговаривая.

В нашей камере мы просидели весь день. Хорошо, что инспектор на продоле не отказался принести нам пару раз чайник с кипятком. Благодаря этому мы смогли попить чай и заварить сухпаёк. По непонятной причине с довольствия мы в этот день были уже сняты, поэтому ни завтрак, ни обед, ни ужин нам не были положены. Хотя фактически мы оставались на территории колонии, но документально здесь не числились. Где мы были всё это время – только Богу известно!

В половине десятого вечера нас вывели из камер и снова привели в дежурную часть. Потом по одному мы проходили через несколько решётчатых дверей, которые с мерзостным дребезжанием открывались перед нами по нажатию электрокнопки сотрудником колонии. Когда настала моя очередь, я торопливо прошёл железные двери и оказался снаружи периметра колонии. Нас усаживали в ряд на корточки лицом к стене с требованием сомкнуть руки за головой. Позади нас стоял конвой из нескольких автоматчиков и пары кинологов с рычащими овчарками. Старший конвоя, невысокого роста плотненький капитан, зачитал нам сзади, как скороговорку, предупреждение, что в случае провокации к нам будет применена служебная собака, а в случае побега, будет применено оружие.

– Встали и пошли! – c напряжением в голосе крикнул начальник конвоя. – Идём в колонну по двое, соблюдаем дистанцию. Не оглядываемся, не разговариваем!

Впереди три автоматчика, сзади три автоматчика, по бокам конвоиры со служебными собаками. Шли молча по песочной мокрой дороге. Неожиданно начал накрапывать дождь. Рядом со мной в колонне, взвалив сумку на плечо, топает Митяйкин. У него окладистая седая борода и гладко выбритый череп. Хотя годов ему, должно быть, не так много, эта его седая борода придавала ему на вид ещё лет пятнадцать сверху. Митяйкин всё норовит бежать вперёд, хотя нас предупредили, что ближе к впереди идущему конвою на 10—15 метров не приближаться. Я его толкаю своей сумкой, напоминаю. Один из конвоиров оборачивается и рыкает: «Не разговаривать!».

Идём. Впереди на дороге различаю парочку. Они ещё далеко, а зрение у меня подсевшее, я не различаю кто там. Парочка заметила нашу дружную процессию и зажалась в проём близлежащего здания. Проходя мимо, я повернул голову, посмотрел на них. Это оказались две девчонки-подростка. Они стояли у стены и во все глаза разглядывали нас. Нет, они смотрели на нас не как на зверей в зоопарке, а как на каких-то чудовищ, которые в любой момент могли кинуться на них. Что ж, мы заслужили такое отношение.

Идём по гражданской улице, по вольной улице. Странно мне всё вокруг, непривычно. В последний раз я шёл по этой улице семь лет назад, только в обратную сторону, когда меня этапировали сюда отбывать наказание. Оглядываюсь по сторонам, но стараюсь крутить головой пореже и незаметнее, чтобы конвой не раздражать. Не смотрю – а как будто щупаю глазами, всасываю, впитываю, стараюсь запомнить ногами осязание вольной песочной дороги под моими башмаками, украдкой оглядываю здания и частные дома, дворы; поглядываю, как со стороны свободы выглядит наша колония. Мне хочется понять, что испытывают люди, смотрящие на наш лагерь, на место содержания заключённых?

А может они не смотрят, не замечают, не хотят замечать, потому что зрелище это неприятное, тяжёлое.

Наш этап был не очень большой. Конвой не испытывал каких-либо серьёзных трудностей. Сама колония располагалась на окраине маленького режимного посёлка, население которого едва ли достигало тысячи человек. В основном дома в этом селении были деревянными частными избёнками с приусадебными участками.

Нас вели по узким жилым улицам в сторону местной железнодорожной станции. Я шёл и украдкой посматривал по сторонам, смотрел на идущий впереди конвой, который, видимо по служебной инструкции, часто оборачивался и оглядывался на нас. Я смотрел на автоматы конвойных, которые они держали наизготовку и которые по той же самой инструкции они должны были применить в случае попытки заключённых к бегству. Глядел на всё это, и у меня вдруг возникла шальная, совершенно случайная мысль (просто мысль и ничего более): вот если взять и сорваться с места, нырнуть в проулок между домами, перескочить через деревянный забор и попытаться раствориться в ночной мгле – будет ли у меня шанс?

Я смотрю на чёрные дула покачивающихся автоматов, на лица конвоиров, на служебных собак, что бегут теперь слева от нас. Навряд ли наш конвой в действительности ожидает побега, потому что подобного побега из-под конвоя здесь никогда не случалось. Это было бы попросту глупо.