Игорь Лощилов - Несокрушимые

Неожиданно голос старца окреп, он грозно воскликнул:

— Да будет эта трапеза сетью им и мирное пиршество западнёю! Да помрачатся глаза их, чтоб не видеть, да расслабятся навсегда чресла их!

Моление шло до глубокой ночи, а на рассвете, во время короткого забытья случилось пономарю новое видение: явился преподобный Сергий и упредил, что ныне ляхи нападут на Пивной двор, и будет этот приступ зело тяжёл. Воеводы отнеслись к сообщению без доверия: мало ли что может пригрезиться старцу после усиленного моления? Не то Иоасаф: приказал воинам-инокам быть наготове и объявил по лавре великое бдение.

И ведь неспроста случилось это сновиденье. Накануне в воровском стане гуляли всю ночь напролёт: казаки из отряда Епифанца вернулись с дальнего разбоя и привезли несколько засмолённых бочек со ставленым мёдом. Первую пустили на распроб, вторую на утеху, остальными чёрт распорядился. Прослышали, что у литовских соседей есть знатный питух и предложили посостязаться со своим, казачьим. Литовцы откликнулись быстро, примчались, как по тревоге во главе с ротмистром Брушевским. Велик и дороден был этот пан, с животом наподобие многовёдерной бочки. Казаки выставили против него маленького и тщедушного Тишку. Литовцы сначала даже обиделись — не на посмешку ли? Их с трудом успокоили, пообещав щедро одарить победителя. Ареной для состязания послужила каменная пустошь, соперников усадили за большим валуном, поставили мерные штофы о двенадцати чарок, назначили судей.

Брушевский начал резво, чарки без бульканья мгновенно исчезали в его чреве. Короткие перерывы заполнялись хвастливыми речами:

— Скажу не хвалясь, много довелось мне похлебать разного зелья. Вино, судари мои, как женщина, у каждого свой вкус и норов. От одного спать тянет, от другого в пляс идёшь, от третьего тоже спать, но не в одиночку, от четвёртого кулаки наливаются, от пятого отвага закипает, от шестого дурь выплёскивается — кому как повезёт.

— А за наш мьёд шо пан каже?

Брушевский пренебрежительно махнул рукой.

— Эта сладковато-горькая водица не для доброго рыцаря, от него лишь брюхо пухнет да трава жухнет, — после нескольких приёмов он с отвращением отбросил чарку. — Что за питье, по-куриному? Будем пить полным горлом, — и опрокинул в себя штоф.

Тишка молча последовал его примеру. По сравнению с этим вальяжным и громогласным паном он вообще выглядел очень неприметно, как перепёлка перед токующим фазаном. И всё же его отставание было не слишком большим. Если бы ещё не частые отлучки, которые он совершал для своих вполне понятных дел. Брушевский смеялся:

— Мой маленький бедный казачок изливает больше, чем пьёт. Друзья, расчистите место, уберите камни, а то его брызги и сюда долетают.

Постепенно, однако, «сладко-горькая водичка» давала себя знать — язык у пана будто задеревенел и уже не ворочался с прежним проворством, движения сделались вялыми, а ноги, когда он решил последовать Тишкиному примеру, заметно подгибались и переставлялись с трудом. Тишка же вёл себя как ни в чём не бывало и по-прежнему резво, наподобие зайца, сигал из-за валуна. Казаки, знакомые с его привычкой, смеялись:

— У него, верно, кишек нет, одна труба: что пьёт, напрямую льёт. Потому мёд ни в кровь нейдёт, ни в голову не шибает. У пана другое дело, в евонном брюхе недолго и заплутать.

Трудно сказать, насколько справедливыми были эти рассуждения, но чаша весов в питейном поединке постепенно склонялась в Тишкину сторону. Брушевский, хоть и с трудом, это понимал, а поскольку проигрыша никак не ожидал, озлился и стал задираться.

— Что за дрянь вы мне подсунули? От неё сушится горло, мокнет селезёнка и возмущается печень. О, мои нежные потроха, привыкшие к мальвазии, рейнскому и романее, каким испытаниям приходится подвергать вас в этой варварской стране!

— Твоя милость на дурь потяглась? — удивился кто-то из казаков.

— Как смеешь, хлоп? — Брушевский хотел было вскочить с места, чтобы наказать насмешника, но это ему не удалось, так и сидел, беспомощно качая ногами.

— Кончай чёрта нянчить, — продолжил тот же насмешливый голос, — Пивной двор рядом, иди и добывай себе питье, коли наше не по ндраву.

— Давно добыл бы, кабы не трусливый сброд, — в сердцах вскричал Брушевский и обвёл руками обступивших казаков, — трясця на вас!

Казаки не на шутку озлились, закричали сердитыми голосами:

— Ой, щоб тоби самому лихо!

— Ходи сюды, навчу, як казакив позорить.

— Пье чужое тай дурно каже. И десь такий рот поганый достал? Не вначе гетьман в награду дал...