Игорь Лощилов - Несокрушимые

Такие мысли Лисовского гетман разделял, но присовокуплял к ним и другие: месяц прошёл без видимых успехов, под стенами легли сотни людей, наступает зима, как содержать войсковую ораву на уже разорённой земле? Не лучше ли удовлетвориться предложенной частью и поспешить в другие края, хотя бы на зиму?

У Лисовского новые доводы:

— Троицкая крепость на последнем издыхании, ещё две вылазки, подобные вчерашней, и у неё не останется воинов. И потом, через каких-нибудь пару недель крепостные стены падут сами, ясновельможный пан о том хорошо знает.

Это так, в ход пущена главная уловка, о которой мало кому известно. Наверно, действительно неразумно прекращать игру, имея на руках такой козырь. Прикинули ещё и на предложение казначея составили ответ: никаких откупов, крепость должна быть сдана на предложенных ранее условиях. Если поможете открыть ворота, лавре вреда не будет, не тронем ни храмов, ни имущества. Иначе камня на камне не оставим и всех предадим лютой смерти.

Оську вытащили из ямы, накормили, обогрели и вернули армяк — неси, дескать, как принёс. Оська дождался условленного срока и пошёл к большому камню. Происшедшее он не шибко понимал, мысли были заняты другим: жив ли Слота, успел ли рассказать о стычке на капустном поле и как можно будет объяснить своё отсутствие. По мере приближения к оврагу, становилось всё более страшно. Его, как всякого робкого человека, могло хватить в лучшем случае на порыв, одноразовое действие, но не на ежечасное мужество. Оставалось только надеяться на заступничество Гурия.

Шёл надоедливый мелкий дождь, ноги разъезжались. Оська несколько раз плюхнулся, вздымая брызги из пожухлой вымокшей травы. В овраг же, к большому камню, пришлось прямо-таки съезжать, цепляясь за кусты. Здесь его уже ждали.

— Шумишь, будто медведь в чащобе, — недовольно сказал знакомый хриплый голос. — С чем пришёл?

— С письмом, — испуганно ответил Оська.

— Где оно?

— В армяке зашито.

— Сымай.

Оська стянул армяк, сырая тьма сразу схватила его в холодные лапищи, поневоле пришлось клацнуть зубами.

— Ничё, щас успокоишься, — сказал встречающий, принимая армяк. Сделал шаг навстречу и коротким движением всадил нож прямо в робкое Оськино сердце.

Тот свалился, даже не охнув.

Сапега, чтобы придать весомость посланному ответу и подвигнуть обратившихся к нему на решительные действия, приказал усилить канонаду. Пушки стреляли безостановочно и произвели значительные разрушения. Сгорели амбары и многие деревянные строения, досталось и храмам, более всего печалились о повреждении иконостаса Успенского собора: одно ядро, пробив кровлю, попало в деисусный ряд, другое угодило в икону Богородицы — её печальные глаза скорбно глядели на плачущих из-под обломков. Плач и стенания слышались отовсюду.

Скорбели о невозможности послать известие в Москву и просить о помощи, ибо поляки перехватывали всех гонцов. А чтобы осаждённые не смели надеяться, тут же являлись под стены с насаженными на пики головами несчастных посланцев. Лаврский пономарь пробовал было успокоить отчаявшихся своими видениями. Явился ему во сне преподобный Сергий и просил передать братии, чтобы более не хлопотали о помощи, он-де послал в Москву своих учеников — Михея, Варфоломея и Наума. «На чём же ты послал их, отче?» — спросил бесхитростный старец и услышал ответ: «Ваш конюший по недостатку корма выгнал трёх слепых лошадей, на них и сели мои гонцы, но ты не беспокойся, они полетели пуще ветра, никаким панским скакунам не угнаться». Пономарю верили и не верили — со сна какой спрос? Но тут явился какой-то пленный пан и подтвердил: точно, ночью выехали из лавры три монаха на клячах, их пытались догнать, и всё тщетно, только своих коней измучили. Правда, никто того пана не видел и разыскивать не пытался из опасения разрушить и без того слабую надежду.

Иоасаф, думая укрепить дух осаждённых, совершил 23 октября всеобщий молебен в память Иакова, брата Господнего во плоти. Много бед выпало на долю этого великомученика, прежде чем он удостоился святости, о том же говорил Иоасаф: нынешние испытания ниспосланы для проверки твёрдости нашей веры, потому их надо преодолеть с мужеством и упованием на Великое Заступление. Слабый голос старца дрожал от глубокой печали, когда он произносил молитву сострадания:

«Душа моя среди львов: я лежу среди дышащих пламенем, среди сынов человеческих, у которых зубы — копья и стрелы, а язык — острый меч. Они дают в трапезу желчь и жажду утоляют уксусом...»