Леонид Корнюшин: На распутье

— Я вам что говорил! — вскричал Шаховской, ударяя в пол ножнами. — А сего человека нам послал, может быть, сам Всевышний. Скоро ли Димитрий явится в Путивле?

— Сказал, что днями будет! Наряд, княже, ты имеешь? — спросил Шаховского как равного Болотников.

Шаховской, сдержав раздражение от такой фамильярности, кивнул:

— Не беспокойся, Иван, пушки будут. Найдем и гроши. Подсобят рязанцы и туляки.

— Ну, коли так — послужим государю Димитрию! Вы уж, княже, простите раба грешного, но вотчинников я не пожалею! — В голосе Болотникова звучали железные нотки, отчего как-то передернулся Михайло Долгорукий. — Не пожалею!

— Всех? — уточнил Долгорукий, пристально взглянув в жесткие, нелюдимые глаза галерного раба, готового мстить всему свету.

Болотников понимал, что, ответь он прямо, как стояло у него на языке, все эти господа от него разом отложатся. И Ивашка сказал, дабы не раздражать их:

— Всех, кто стоит за Шуйского.

Один Долгорукий уловил, что бродяга хитрит, и все-таки промолчал, — сама судьба послала того, кто мог покончить с Шуйским.

— К ним не может быть жалости, — кивнул Шаховской.

— Да простит нам Господь, — сказал Мосальский и постучал в стену.

Вошел начальник канцелярии.

— Собирай на площадь путивлян: я буду держать речь, — приказал воевода.

Через час на площади уже густела порядочная толпа, а люди все прибывали. Шаховской, скрипя новыми сапогами, поднялся на пустую пороховую бочку, которую выкатил из ворот слуга. Кругом колыхались кебеняки [5] Кебеняк — род верхней одежды с башлыком. , казацкие бараньи шапки, чернели гуцульские душегреи, свитки и ризы священников.

— Братке! — сказал повелительно Шаховской. — Вы не избирали Шуйского, и пущай он надевает хоть десять шуб — он не наш царь. Законный царь Димитрий Иоаннович с Божией помощью остался жив, выпрыгнув из окна. С телохранителями пробрался в Польшу, в нашу заступницу. Теперь он у своей тещи, княгини Мнишек. И вот-вот будет здесь. То подтвердит ваш предводитель и вождь, под чье знамя все должны, как один, встать. Вот он зараз перед вами, Иван по кличке Болотников.

Болотников влез на другую бочку, властно и зычно выкрикнул:

— Все, что здеся слыхали от воеводы, — сущая правда. Я только вчера своими глазами видал государя Димитрия.

— Вишь ты, святой воскрес!

— Димитрий жив, невредим, и таперчи мы пойдем под евонным знаменем и будем жечь, бить и топить всякую собаку, кто вякает за Шуйского. Да здравствует государь Димитрий!

Во всех концах площади дружно гаркнули сотни глоток:

— Да здравствует Димитрий!

Однако чей-то отрезвляющий голос предостерег:

— Опять кланяться польскому холую?

В толпу сейчас же кинулись стрельцы, и как ни лез куда погуще сказавший, его сыскали и потащили на воеводин двор.

После того заговорили по Путивлю:

— Живой царь Димитрий, не попустил Господь!

…Болотников делал смотры все увеличивающейся рати, которая больше напоминала шайку отчаянных людей, у которых в душе не было ни Бога ни черта — одно лишь алчное желание пограбить да покутить. Шли беглые и поротые мужички, холопы, злые, яростные. Болотников, поглядывая на них, говорил:

— Ну что, ребятушки, умоем Шубника? А на царя Димитрия можете положиться. Евонным именем даю вам право грабить имения. Женок и дочек боярских али княжеских можете брать в жены. Можете драть их, кто скольки горазд. — Его внимание привлек кривой, в кебеняке с одним рукавом, в холщовых портках, заплата на заплате, в чунях, настолько худых, что торчали грязные, с собачьими когтями пальцы, босяк. Что-то в этой отпетой, с гулящим, пронзительным ржавым глазом, физиономии привлекло внимание Болотникова. Босяк сидел при дороге около разведенного огня, помешивая ложкой в черном, как сажа, котелке какое-то варево; он шарил пальцами по исподнице, разложенной на коленях, — бил блох и вошек.

— Откуле, молодец? — полюбопытствовал Болотников.

— Я — человек сторонний… — ответил туманно босяк.

— Пытаный? Тавро маишь?

Босяк заголился, показав на груди рубцы.

— Хошь послужить мне?

— А ты хто таков?

— Узнаешь. Поведу армию царя Димитрея на Шубника. Имя али кличка как твоя?

— Купырь Елизарий.

Болотников увидел на его костлявой заросшей груди крест.

— Крещеный?

— А как же? Сами ангелы в купель опущали.

— Ты мне не дал ответа!

— А жратва да гульба будет вволю? — поднял на него веселый глаз Купырь.

— Не токмо: вволю оскоромишься с княжнами и боярынями.