Скрипя сапогами, в комнату быстро вошел Шаховской.
Молчанов кивнул:
— Погляди, воевода, на этот лик: вылитый царь!
— А он еще залупаеца, — захихикал пан Зертинский.
Шаховской, как цыган коня, оглядел бродягу.
— Грамотен?
— А то! — выпятил грудь бродяга.
— Был писарем, — пояснил Молчанов. — Я его рожу помню.
— Со мною так калякать негоже, — разгневался Битка-Митка.
— Жену имеешь? — выяснял Шаховской.
— Я, господа паны, люблю валять чужих баб, — ощерился в гаденькой усмешке бродяга.
— Лихой малый, — хлопнул его по плечу Меховецкий.
— Ну что, испытаешь судьбу? Про Ивашку он знает? — спросил Шаховской у Молчанова.
— Знает. Будет круглый дурачина, коли откажется!
Бродяга ковырял соломинкой в желтых кривых зубах, хорохорясь, поддернул плечами, шмыгнул носом.
«Не то рыпнуться? Страшно! Удавят, как собаку! — раздумывал бродяга. — Благодарение, господа паны. За-лучше подамся добывать золото да баб щупать».
Ночью он полез было к служанке Зертинского, но та огрела его кулаком по голове, вцепилась в волосы, посулила:
— Прибью недоноска!
Когда все стихло, бродяга потихоньку вывел из стойла коня — погнал его в Пропойск. Дней пять он шатался по торжищу: где гадал, где крал, где лез под подол иной купчихи, без стыда и совести, — и тут его крепко ухватили под руки стражники, посадили под замок.
Какой-то толстый пан сказал:
— Ты — лазутчик Москвы, не отпирайся!
Три дня его держали на воде да сухарях, а на четвертый явились паны — Меховецкий с Зертинским.
— Выходи, государь, на волю, — сказал Меховецкий, — да цени, кто тебя вызволил. Не то болтался бы ты сегодня на столбу. Дело верное: соглашайся!
— А на кого я обопрусь? Казаков-то нету, — сказал бродяга после молчания.
— Будут и казаки, и наши рыцари, — сказал Зертинский. — У Болотникова уже целая армия.
— А ты, ясновельможный, согласен пойти ко мне в гетманы? — Бродяга взглянул на Меховецкого.
— Согласен, — подтвердил снова тот.
— Что ж, господа паны, добуду престол — я вам отплачу! Что мне теперь делать?
В подвал, где он сидел, влезли два мужика, рослый и приземистый, как сметанный горшок.
Меховецкий указал на них:
— Это верные люди — слуги коменданта. Они тебя проводят до Поповой горы, а там — в Московский рубеж.
— Дайте на дорогу пива и браги, — потребовал бродяга, выпрямляя грудь, явно примеривая себя в цари. — В такую великую дорогу я, Панове, не могу отправиться без денег. Можа, ясновельможности, у вас припасено для меня и золото? Хотя бы мне на новые штаны. Энти на мне не в царском достоинстве.
— Одежду мы дадим, — сказал Меховецкий, — золото же промыслишь сам. Я вижу, у тебя такая натура, что можешь его добыть.
— Я, господа Панове, рожден не от золотушника, — заметил бродяга.
На это его заявление паны только усмехнулись, явно не беря его в расчет, ибо видели, с кем имели дело.
— Пора в путь, — промолвил Меховецкий.
— Но прежде дай нам обязательство, — потребовал Зертинский.
Бродяга сел за стол, слуга подал ему бумагу и чернильницу с гусиным пером. Тот вывел:
«От своего царского пресветлого имени даю обещание…»
Через часа два, когда стало светать, они были уже в трех поприщах от города. Так заквасили другого самозванца.
Вслед за слухом о спасшемся самозванце, гулявшим по Москве, появились подметные грамоты самого Димитрия, писанные под диктовку Шаховского и Молчанова. В сих грамотах непокорным московитам сулили жестокую кару, если они-де не одумаются и будут стоять за рябого Шуйского, избранного не всей землей Русской, а выкликнутого ближними его друзьями-боярами. В грамотах «царь» грозился прибыть в столицу к новому году, к первому сентября.
Шуйский сидел без казны, без славы и без духовной опоры, без церковного блюстителя. Патриарха Игнатия по указу нового царя в черной рясе за шиворот сволокли в Чудов кремлевский монастырь, там засадили в самую глухую келью, в подземелье. Крутом зрела измена, все было хлипко и ненадежно — это Шуйский чувствовал. Сильнейшим ударом по врагам было, как он понимал, торжественное перенесение праха убиенного царевича Димитрия и захоронение в том же церковном притворе, где покоились его отец и братья. Нужно было заткнуть глотки тем, кто переметнулся на сторону нового босяка. Сейчас вся политика сводилась к тому, как обезопасить государство и престол.
«Советников великое множество, а опереться не на кого», — думал Шуйский. Недаром же он видел дурной сон. Астролог, допущенный к нему, подтвердил его опасения — сей старец приговорил: «Ты падешь от заговора своих ближних, но за ними тень убиенного строка Димитрия Угличского. То, чему быть, того не миновать. Знак сему — лунное потемнение. Готовься, царь!» — «К чему готовиться?» — спросил Шуйский. «К погибели», — было ответом.
Читать дальше