Леонид Корнюшин: На распутье

О Венеции Ивашка сказал:

— Красиво, да тесно. У нас-то поширьше.

Судьба гнала по чужим землям, очутился в Польше. Там Иван и встретил «царишку Димитрия» — второго самозванца. Этот поротый, дубленый и ломаный, повидавший огонь и медные трубы мужик был тем человеком, которого так искал вор.

— Ну и рожа у тебя! Каленым железом потчевали? — продолжал выпытывать Молчанов, явно к нему присматриваясь.

— У раба, известно, шкура дубленая. — Ивашка помолчал, переспросил затем, не шибко веря кудрявому: — Ты и вправду Иванов сын?

— Я-то Иоаннов, природный царь, — прищурился Молчанов, — а ты, видно, сукин? А ежели сомневаешься, истинный ли я царь… — И вынул из сумы блистающие скипетр и корону. — Откуда бы они могли у меня быть?

— Не серчай, государь, я-то, видит Бог, тебе сгожуся.

— Чей ты был холоп? — поинтересовался Молчанов.

— Князя Телятевского.

Молчанов в знак расположения хлопнул Болотникова по плечу:

— Славно! Послужи, Иван, мне.

Два монаха внесли в глиняной посуде еду — у Ивашки аж заскрипели зубы, когда он набросился на принесенное. Крутые скулы его ходили как жернова. Молчанов и Заболоцкий молча наблюдали за ним. Михалко налил ему серебряную чарку.

— Испей, Иван, перед дорогой.

Порядочно нагрузившись, Болотников отпихнулся от стола, осведомился:

— Куды мне теперь? — Он хотел прибавить «государь», но отчего-то сдержался. Молчанов это заметил.

— Поедешь в Путивль к князю Григорию Петровичу Шаховскому. Он там воевода. Я пошлю грамоту князю.

Заболоцкий вынул из походной кожаной сумки гусиное перо и завинченную чернильницу. Молчанов бойко забегал пером по свитку.

— Вот, отдашь князю. Собирай войско, готовься идти на Москву. Такова моя… — Молчанов запнулся, не договорив: «государева воля». — Сыщи ему какую ни есть одежу. А то его схватят как подмостовника. Конь у тебя есть?

— Я добираюсь подвозами.

— Дай ему чалого. С Богом, Иван, в случае победы — получишь все, что токмо пожелаешь.

— А ты сам-то, государь, долго тут будешь сидеть?

— Недолго. Днями я тоже выеду в Путивль. Собирай войско. Тебя, я думаю, поддержит рязанец Ляпунов. Сыщи сотника Истому Пашкова. Он в Туле.

— Да поможет нам Бог. — Болотников поднялся из-за стола.

На другой день к вечеру, до пены запарив хорошего коня, Болотников въехал в Путивль. Садилось солнце, на косых лучах чистым огнем сверкали маковицы церквей, резал русский глаз острый, как игла, шпиль костела. Из-за тынов показывали солнцевидные головы подсолнухи, одетые, как в чехлы, пылью, от проезжей дороги гнулись к земле под обильными плодами яблони. Город был охвачен беспросветной дремой и скукой, но острый глаз Болотникова приметил оживление: из переулков доносился говор, скрип колес и конское ржание. Несколько казаков в твердых, словно железо, кожухах проехали мимо. Расспрашивать про воеводские хоромы было излишне — широкая улица вела прямо к ним. То был единственный в городе каменный дом. В прихожей воеводы жались по углам несколько торговых людишек. Начальник канцелярии из старых сотников, с саблей в истертых ножнах, в видавшем виды кафтане, с болтающейся чернилицей на груди, сурово уставился на Болотникова, не желая пускать его к воеводе, однако грамота Молчанова возымела действие. Ему дозволили войти. Григорий Петрович Шаховской, в новом кафтане, слушал то, что ему договаривал князь Мосальский, и по услышанному Болотников понял, что тут заваривается заговор против Шуйского. Мосальский, тучный и рыхлый, поперхнулся на слове, уставясь на вошедшего бродягу. Князь Михайло Долгорукий крутил пышный ус и кряхтел, обдумывая, что затевалось… Болотников молча подал Шаховскому свиток от Молчанова. Лицо Шаховского осветилось улыбкой, но он сдержал свои чувства, оглядывая Болотникова.

— Сей человек от спасшегося государя! — торжественно возвестил он.

— Ты кто? — с недоверчивостью спросил Долгорукий.

— Много чего повидал, господа, а теперя, видно, пришла пора послужить государю Димитрию Ивановичу! — горячо проговорил Болотников. — Плох ли я, хорош ли, но без меня государь на трон не сядет!

— Иоаннов ли он сын? — Долгорукий Продолжал крутить ус.

— Истинный царь. Показывал мне скипетр и державу. Как же он, княже, могет быть не истинным Димитрием, ежели его признала Мнишкова женка? То, господа, сын Ивана, у меня нету сомнения, а посему, коли хочете согнать Шуйского, — созывайте полки. Я поведу их на Москву и возьму ее. За мною пойдет народ, и я клянусь, что не пожалею крови!