Игорь Гергенрёдер - Донесённое от обиженных

Принимая материал, ответственный секретарь - пожилой, покашливающий, не выпускавший изо рта папиросу, - посмотрел на Вакера особенным, утрированно-соболезнующим взглядом. То же выражение Юрий заметил в продолжение дня ещё у двоих-троих коллег. Остальные поглядывали на него с еденьким любопытством.

Вечером с ним беседовал секретарь парторганизации газеты.

– У вас, кажется, родные в Поволжье? - сказал так, будто не знал достоверно, кто отец Юрия.

– Родители, брат...

– Опубликовано, что поволжские немцы укрыли фашистских диверсантов... - парторг не сводил глаз с Вакера, и тот с невольно-виноватой угодливостью сказал:

– Да-да, я читал...

– Читали... - и парторг словно бы задумался, перед тем как сообщить: - Газете нужен такой, как вы, собственный корреспондент в Красноярском крае. Решено вас перевести.

– Но там же Норкин! - вырвалось у Юрия.

– Норкин, - секретарь кивнул и сказал с похвалой: - Способный, очень способный журналист! Заслужил повышение.

– То есть... его на моё место? - Юрий посерел лицом.

– Товарищ Вакер, - парторг демонстрировал голосом и выражением, как старается быть терпеливым, - у нас с вами - разговор коммунистов! Партия на время войны, - сделал он ударение, - посылает вас, в интересах победы, туда, куда считает нужным!

Юрий, извинившись, спросил, «на каком уровне» принято решение? Ведь в Указе говорится только о немцах, проживающих в Поволжье.

– Имеются необходимые дополнения, - произнёс секретарь тихо и внушительно. - Мне поручено разъяснить вам: вас не выселяют. Вас переводят.

Вакер, пришибленный и взвинченный, едва не спросил о возможности обратиться наверх - по поводу перемены, в виде исключения, национальности. Потянул в себя воздух, но... не решился заговорить. В голове мелькнуло, что он ныне не единственный немец, озабоченный тем же вопросом, и вряд ли наверху это приветствуется: исключение должно быть исключением. Не разумнее ли - попытаться найти отклик в Красноярске, присмотревшись к тамошнему руководству?

...Оно само пожелало увидеть Вакера через несколько дней после его приезда. Новый собкор был вызван в краевой комитет партии. Дождавшись своей очереди, Юрий ступил в кабинет, где за столом сидел угрюмоватый человек в куртке, отличавшей руководящих лиц: синяя, однобортная, с форменными пуговками на карманах куртка именовалась «директоркой». Юрий, нервничая, сидел на стуле и ждал, когда начальник, перебирающий бумаги, прочтёт их. Тот поднял глаза.

– Юрий Иванович Вакер, коммунист со стажем, журналист... - в лице выразились сосредоточенность и важность, словно только он и мог вникнуть в нечто замысловатое. - Вам направление в районную газету, - протянул бланк с напечатанным на машинке текстом.

– Тут какая-то ошибка... я - собственный корреспондент центральной газеты... - оглушённо начал Юрий.

– Вы думаете - мы этого не знаем?! - пресёк партийный начальник. - Мы здесь работаем, а не в бирюльки играем! - заявил он ещё резче. - И вы покажите качественную работу в районе! Мы будем интересоваться, - заключил с угрозой и взглянул на дверь, показывая, что ожидает следующего посетителя.

В районной газете Вакера приняли с дежурной любезностью и осторожной приглядкой. Редактор, лет пятидесяти пяти, с простонародно-хитрым лицом, посиживал, выпячивая брюшко, и улыбался, будто говорил: «Стелить, дружок, я буду мягко, а уж как тебе спать придётся - не обессудь».

– Хорошее пополнение, - произносил приветливо, с сипотцой. - Не забывает, значит, нас Москва. Помогла.

Вид его так подкупал радушием, что не раскусишь: тонкая ли насмешка за словами или первозданная непосредственность?

– В такое время, сами поймёте, трудностей у нашей газеты под завязку, не до перекуров, - говорил редактор, не то жалуясь, не то укоряя. - Но, так и быть, о вашей работе мы сейчас не будем. Надо сперва вас устроить. Что же, окружим заботой...

Выразилось это в том, что редактор назвал хозяев, которые, возможно, пустят приезжего «на квартиру». В избе, куда пришёл Вакер, жила престарелая пара; ему сдали «комнату» - клетушку, отделённую от остального помещения перегородкой, не доходившей до потолка. Хозяин попивал, где-то в избе была спрятана кадка ароматной бражки; щедро распространяла душок всегда полная помоев лохань. Хозяева берегли тепло, фортку держали запертой, и Юрий ночами изнемогал, засыпая только с открытым ртом. Вскоре же спохватился в удивлении, что перестал замечать зловоние: организм свыкся.