Гасьен Куртиль де Сандра - Мемуары M. L. C. D. R.

Если бы принц Конде последовал этому совету, то избежал бы многих неприятностей, однако предостережение кардинала показалось ему не стоящим внимания: он решил, что тот просто хочет напустить побольше тумана, — и чуть ли не вприпрыжку бросился к герцогу Орлеанскому.

— Мы держим волка за уши, — сказал принц, едва завидев герцога. — Осталось набросить ему веревку на шею. Вы получили все, что хотели, да и я приобрел достаточно, чтобы быть довольным.

И он отдал договор герцогу; тот поделился новостями с супругой, она — с кардиналом де Рецем, герцогом де Роганом и Шавиньи, а эти трое господ спросили у герцога, о чем он думал, когда ставил под договором свою подпись, ведь все козыри достались принцу Конде — тот не только выступил зачинателем мирных переговоров, но и извлек из них наибольшие преимущества, хотя и без того имеет с избытком, а потому не следовало усиливать его влияние, и вообще его амбиции неуемны, как бы он ни пытался их скрыть; о сподвижниках он заботится скорее из желания извлечь выгоду, нежели из признательности, что герцог более всех прочих заинтересован не допустить укрепления его власти, ведь Конде — после Короля и его брата — наследник короны; они предупреждают его, что если он, герцог, не возьмется за дело сейчас, то скоро будет уже поздно. Наконец, они просили его подумать, что от его согласия или же отказа подписать договор зависит его личное благополучие, счастье государства и спасение народа.

Герцогиню же Орлеанскую застращали еще пуще. Они сказали, что цель принца Конде — овладеть троном; что его военная слава заставит людей даже радоваться, если он захватит власть, и никто не осудит его за это; что после этого он заточит ее мужа в монастырь или по меньшей мере будет содержать всю жизнь как пленника, да и ее собственное будущее окажется не лучшим: ей тоже уготовят монашескую келью и начнут оспаривать законность рождения ее детей — как-никак, их с герцогом брак был одобрен лишь вынужденно {142} . Единственное же средство отвратить такую участь — не допускать заключения договора, покуда ее супруг не избавится от человека, которого ему следует опасаться; а видя такую заботу с ее стороны, он еще больше докажет ей свои нежные чувства; впрочем, они-де далеки от желания поучать ее, но если она не сочтет, что они проявили к ней недостаточно уважения, то вот ей совет: для завершения дела пустить в ход все свое обаяние, и самое верное средство наставить мужа на путь истинный — это супружеское ложе… о нет, более они ничего ей не скажут, а она вольна поступать как вздумается.

Эти слова сильно встревожили и герцога, и его супругу. Оказавшись наедине, они только об этом и говорили, и герцогине Орлеанской не составило труда убедить мужа в опасности, в которую поверила она сама; в конце концов герцог Орлеанский разорвал договор, даже не приведя для этого сколько-нибудь существенных оснований.

Принц Конде понял, как сильно ошибся, не вняв совету кардинала, но поскольку все средства были исчерпаны и следовало срочно принимать решительные меры, поднял войска — началась вторая гражданская война. Кардинал направил отряды взять Монрон. Все напряженно следили за развитием событий с обеих сторон. Вскоре дело дошло до схваток, и граф де Бужи, комендант гарнизона в Бурже, захвативший Конкрессо, служившего полковником в армии принца Конде, не знал, как с ним обращаться, — как с военнопленным или как с мятежником? Герцогиня де Лонгвиль, находившаяся в Монроне, боясь, как бы Бужи не склонился ко второму варианту, постаралась отговорить его от этого в учтивом письме, на которое получила не менее почтительное согласие. Офицеры обеих враждующих сторон, тревожившиеся о своей участи, успокоились и уже не боялись больше подвергаться опасности. Однако кардинал не признал это законом и велел повесить другого пленного офицера. Он не решился на дальнейшие суровые шаги лишь потому, что принц Конде, со своей стороны, угрожал поступать в ответ так же.

Герцог Орлеанский ревновал к успехам принца Конде, но у него были свои причины не покидать его. Он тоже собрал свою армию, назначив ее командующим герцога де Бофора; у него-то я и служил адъютантом всю кампанию и почти всегда находился при нем, так что никто лучше меня не сможет рассказать о том, что с ним происходило. Из-за гонений, которые герцог де Бофор претерпел от нового министра, парижанам уже казалось, что между ними никогда не будет мира; при этом герцог всегда поступал сообразно желаниям парижан, подчас делая известные жесты, призванные увеличить его популярность, отчего его уже не просто любили, а обожали, повсюду приветствуя речами, преподнося дары, ища с ним встречи везде, где бы он ни появлялся. В шутку его даже прозвали Королем рынка. Но вся эта любовь толпы меркла пред чувствами той, о ком я хотел бы упомянуть особо. Она явилась к нему поутру с прекрасной, точно солнечный лучик, девушкой семнадцати-восемнадцати лет и сказала, что это ее единственная дочь, для которой она не желает большего счастья, кроме его согласия возлечь с нею и зачать ребенка. Герцог де Бофор, отнюдь не походивший на своего отца — более любившего мужчин, нежели женщин, — ответил, что с радостью выполнит первую половину просьбы, а вот вторая-де зависит не только от него; впрочем, он и тут постарается изо всех сил. И, не скрывая желания, он тотчас предложил девушке разделить с ним ложе, удовлетворив как ее саму, так и чаяния ее матушки.