Гасьен Куртиль де Сандра - Мемуары M. L. C. D. R.

На сей раз я не боялся появляться в Брюсселе, будучи посланным столь уважаемой стороной, и не сомневался, что нас там действительно хорошо примут. И впрямь, эрцгерцог пообещал снарядить армию для освобождения Парижа, а чтобы он не забыл о своих словах, я остался у него. И недели не прошло, как я заметил, что нашим планам препятствует по-прежнему состоявший у него в фаворитах граф де ***. Не желая терпеть здесь столь проницательного человека, как я, он попросил своего друга Лэка сделать так, чтобы меня поскорее отозвали; из всего происшедшего я понял только одно: мадам де Шеврёз, симпатизировавшая графу и, кажется, по-прежнему желавшая гибели кардиналу, пыталась помешать вступлению этих войск в королевство, дабы извлечь из договора пользу и для себя. Тем временем наше путешествие стало вызывать беспокойство двора, сделавшего полдела для заключения мира; а так как эрцгерцог медлил с подмогой и сам Парламент начал сожалеть о том, что обратился к иностранцам, дело было быстро завершено.

Всякий отстаивал свои интересы: для одних это были деньги, для других — чины, и один только я — как бы ни обнадеживали меня вожди моей партии — не получил ничего. Тогда я понял, что не стоит слишком доверять речам аристократов, готовых посулить что угодно, когда они нуждаются в нас, и забывающих о нашем существовании, едва мы перестаем быть им полезными. Если бы не лионская рента — единственное, что у меня оставалось, — я в конце концов впал бы в нищету, ибо остальными благами, которые я получил, пользовались мои братья. Рента не позволяла мне роскошествовать, подобно знати, но вполне спасала от бедности. Однако это научило меня хорошо вести хозяйство, а поскольку мне больше некого было просить о помощи, то пришлось ограничить свою прислугу камердинером и лакеем, тогда как во время службы у кардинала Ришельё я всегда имел не менее шести-семи слуг. Такое было мне в новинку, ибо, как говорится, я хорошо держался на большой воде и пока еще не знал, что такое нужда, но знание это пришло вскоре.

Мазарини, смертельно ненавидевший меня за то, что я сбежал из тюрьмы, а в недавних событиях перешел на сторону его противников, велел переписать мою ренту на чужое имя, практикуя и иные подлоги того же свойства. Он не допустил, чтобы меня предупредили об этом раньше, чем я приду за деньгами. Я был удивлен, встретив заимодавцев, которых не знал, но счел это недоразумением и обратился к прокурору, который развеял мои сомнения и заверил, что немедля выдаст мне постановление, отменяющее конфискацию. Он спросил у меня документы по выплатам, а поскольку я в свое время не озаботился тем, чтобы иметь их на руках, то обратился к человеку, который обычно выдавал мне деньги; однако тот перенес встречу на следующий день. Назавтра я явился вновь, но мне передали, что он уехал за десять лье от Парижа к умирающей сестре. Под этим предлогом мои дела откладывались, и прошло по меньшей мере две недели, а я все не догадывался, что он в сговоре с Мазарини и скрывается все это время намеренно. Наконец мне передали, что его видели проходящим по улице, и я возвратился к нему, благодаря небеса за то, что он не заставил себя долго ждать. От меня снова постарались отделаться прежними отговорками, но я решил, что это недоразумение, и заявил, что знаю о его возвращении и готов ждать хоть целый день, пока с ним не поговорю. Он находился неподалеку и, услышав мою речь, крикнул, чтобы меня впустили — он-де весь к моим услугам. Извинившись за свой внезапный отъезд, он сказал, что только что приехал, что вечером непременно найдет мои бумаги и назавтра я смогу их получить в тот час, какой сочту удобным. Я вновь принял сказанное за чистую монету, но, когда явился наутро, он притворился хворым, оправдываясь, что состояние здоровья не позволило ему сдержать обещание, и опять попытался перенести встречу на другой день. Тут уж мое терпение лопнуло, и я отправился к прокурору, чтобы составить иск. Будучи предупрежденным, он больше не заговаривал о бумагах, но предложил мне обратиться в Лион, так как его полномочия в этом деле исчерпаны, и в подтверждение своих слов предъявил копию так называемой ревокации {133} . Это означало, что мои дела затягиваются, как говорится, до греческих календ {134} . Мне ничего не оставалось, как послать свой контракт в Лион по почте, надеясь, что, когда он дойдет, человек, которому он предназначался, поторопится все исправить. Я ждал вестей в течение двух или трех обменов почты, но без какого-либо результата: контракт потерялся, а у меня его потребовал другой плательщик, которому я попросил написать одного из своих друзей. Все это отняло изрядно времени, а еще больше прошло, покуда я выправлял копию. Наконец из Лиона сообщили, что вернулся старый плательщик и мне надлежит обратиться к нему. Я настоял, чтобы в его адрес выслали еще одно исполнительное постановление — и тогда он ответил, что бумаги по выплатам у него, и мне следовало бы ознакомиться с таковыми, прежде чем досаждать ему. Я потребовал предоставить мне копии, но он ограничился тем, что дал мне лишь имена семи кредиторов, о которых, как было упомянуто, мне никогда не доводилось слышать. Я разузнал, где они живут, но, представ перед прокурором, трое из них отклонили правосудие Шатле, сославшись на какие-то привилегии: один отправил меня в трибунал прошений Дворца правосудия, другой — в Судебную палату, а последний — в Большой совет, где имел право судиться {135} .