Гасьен Куртиль де Сандра: Мемуары M. L. C. D. R.

Около трех недель продолжалось его счастье; и юноша не расточает любовнице столько пылких ласк, сколько он дарил их новой супруге. Он водил ее на балы, в театр, гулял с нею по набережной, а если ему и приходилось оставить ее на часок, то возвращался он с поспешностью, для супруга поистине непростительной. Такая привязанность, еще и преисполненная великих восторгов, вызывала всеобщее удивление, однако он на все расспросы отвечал одно: с его женой-де нельзя обращаться так, как с другими женщинами, ведь в ней нет ничего такого, что вызывало бы отвращение.

Посреди всех этих страстей обо мне совсем позабыли, а если иногда и вспоминали, то для того лишь, чтобы осведомиться, не умер ли я. Отец мой, ожидавший вскорости появления сына от новой жены и оттого пребывавший в великой радости, заранее был преисполнен нежности, какую обыкновенно испытывают к рождающимся от второго брака, и уже совсем не вспоминал мою покойную мать. От радости он полагал себя огражденным от ударов судьбы и думал лишь о приятном времяпрепровождении в ожидании приближающегося летнего сезона, который он намеревался провести в имении жены. Он подарил жене роскошный экипаж и наряды, достойные ее красоты, но они нисколько ее не радовали, и порой на лице ее отражалась такая глубокая печаль, что отец мой был сильно этим удручен. Всякий час и всякую минуту он спрашивал ее, не нуждается ли она в чем, и уверял, что одно лишь ее слово — и тот, чьим сердцем она овладела столь крепко, не откажет ей ни в чем. К этим словам влюбленного он присовокуплял нежнейшие в мире ласки, — и вот однажды, долго лаская ее, вдруг нащупал у нее на спине, под складками рубашки, нечто его удивившее. Он спросил, что это, но она вместо ответа отшатнулась, вызвав у моего отца подозрения, и он приблизился к ней, желая узнать, в чем дело. Она умоляла его отступиться, заверяя, что там ничего нет, и попыталась даже сбежать от него; но, видя, что его уже не остановить, защищалась так, что отец смог сорвать с нее рубашку, лишь преодолев ее великое сопротивление. Тут он увидел нечто такое, отчего непременно упал бы без чувств, если бы в это время не лежал, — он увидел, осмелюсь сказать, отчетливое клеймо в виде цветка лилии {11} , из чего был вынужден тут же заключить, насколько заблуждался насчет достоинств своей жены.

Пытаясь вернуть его расположение, она прибегла к ласкам и принялась осыпать его поцелуями; он же был так потрясен, что словно бы и не замечал их, но уже через мгновение пришел в себя и воскликнул:

— Что ж, мерзавка, вас следовало бы повесить, и, если справедливость не восторжествует, вы непременно умрете от моей руки!

Он необычайно споро вскочил на ноги и послал за кюре, которому и высказал всё, что ему внушили сокрушительный гнев и отчаяние, но, видя, что это не производит желаемого действия, просто спросил, каким средством тот собирается лечить зло, которое сам же и сотворил.

Несчастный кюре вначале отказывался верить, но, в конце концов, признав, что все сказанное — правда, бросился отцу в ноги и попросил прощения, возводя очи к небу и непрестанно сетуя на непорядочность девицы, которая так лгала ему на исповеди.

Но отец продолжал горестно возмущаться, и, когда на его крики сбежалась вся округа, один священник, прежде бывший адвокатом, сказал ему, что хоть беда велика, но и против нее найдется средство: брак недействителен, поскольку имя жены ненастоящее, и нужно немедля вчинить иск; тут, правда, возможны некоторые препятствия, ибо в подобных случаях Парламент выказывает большую осторожность, но если отец будет держаться молодцом, то в успехе и сомневаться нечего. Подобно тому, как во время кораблекрушения хватаются за любую щепку, мой отец выслушал этот совет так, словно его дали ему сами небеса; он помчался во Дворец правосудия и разыскал троих самых ловких адвокатов, подтвердивших ему то же самое. Они, впрочем, сказали, что ему не обойтись без помощи друзей, особенно если девица заручится чьей-либо поддержкой; но в этом для отца состояла трудность: обращаться к родственникам по такому делу он стыдился и несколько дней мешкал, пока не узнал, что у его супруги отыскался некий заступник, уже предпринимающий усилия в ее пользу, — и лишь это обстоятельство заставило его действовать; иначе он бы так и не решился.

К великому несчастью для него, ему пришлось убедиться, что девушка подписалась в брачном договоре своим настоящим именем: ее действительно звали Мадлен де Комон. Она приняла имя своих отца и матери, а выдумала только, будто отец ее дворянин и владелец многих поместий, а мать — знатная и влиятельная дама, тогда как в действительности он был простым мельником, она же — мельничихой. Поскольку дело было крайне деликатное, отцу посоветовали дать девушке немного денег, чтобы быть уверенным, что все пройдет как надо; однако ее покровитель, по-видимому имевший зуб на отца из-за какой-то давней вражды, никак на это не соглашался. Тогда отцу посоветовали привлечь к делу генерального прокурора, и тот потребовал, чтобы ее наказали за поношение религии {12} . В конце концов она произнесла публичное отречение, хотя на самом деле родилась католичкой и всегда исповедовала эту веру. Этот шаг поставил ее саму и ее заступника в трудное положение, она затихла, тайком переговорила с моим отцом, и ей пришлось согласиться на сумму в тысячу экю {13} , хотя раньше ей предлагали две.