Гасьен Куртиль де Сандра - Мемуары M. L. C. D. R.

В пригороде Сен-Жермен я тоже надолго не задержался: один из моих друзей, женившийся в провинции, пригласил меня погостить, и я нашел у него хорошую компанию. Человек обеспеченный и не желавший разориться, он придерживался обычая, весьма распространенного ныне среди знати — потчевать до отвала гостей, забывая при этом об их слугах и лошадях. Поэтому он выстроил шагах в двухстах от своего дома большой постоялый двор, дабы приезжие, останавливаясь там, не посягали на заведенный им порядок. Помимо доходов от постоялого двора, он имел еще и ту выгоду, что мелкие дворянчики, именующиеся обыкновенно «оберо» {419} , уже не докучали ему так часто, поскольку, не имея средств оплачивать свой постой, довольствовались вместо изысканных яств свиным салом. Они, конечно, ворчали, но на их жалобы не много-то обращали внимания, а местная знать, напротив, одобряла такое нововведение, считая его удобным. Я же, ничуть о том не тревожась, отослал своих слуг и лошадей ко всем остальным слугам и лошадям, а сам отправился повидать друга. Никогда я еще так не отдыхал — все развлечения были к моим услугам, и сверх того я выиграл четыреста пистолей. Обычно утверждают, будто бы удача сопутствует молодым, и многие с трудом отказываются от такого заблуждения; но вот я, совсем старик, никак не мог пожаловаться, что фортуна от меня отвернулась, и если бы вел учет своих доходов и расходов, то мог бы, пожалуй, приплюсовать себе еще добрую тысячу пистолей. Чтобы не потерять их так же, как прежде, я решил сделать вклад в Заемную кассу, наверняка зная, что если помещу деньги там, то не подвергнусь риску разориться. Когда один знатный дворянин возвращался в Париж, я попросился поехать в карете вместе с ним, решив, что улажу свои дела и вернусь. С собой я взял только одного лакея, а другого вместе с камердинером оставил на постоялом дворе приглядывать за лошадьми. Я велел им выехать за день до меня, однако они, видимо стремясь поскорее доставить мой маленький экипаж, ускорили отъезд на несколько дней, и когда я прибыл туда, куда приказал им явиться, то там и остался, ибо не нашел ни слуг, ни лошадей. Я не знал, чем объяснить их отсутствие, и, признаюсь, случай этот меня раздосадовал. Что могло приключиться с моим экипажем? Или же хозяин, неожиданно устроив в этот день охоту, воспользовался моими лошадьми, а то и одолжил их кому-нибудь еще, поскольку своих в конюшне не хватало?

Так строил я догадки, тут же опровергая себя и рассуждая так: пусть даже у моего друга и не оказалось достаточно лошадей, он вряд ли бы взял моих, зная, что я собираюсь уезжать. Под конец я прикинул, что, коль скоро с экипажем что-то случилось, друг обязательно об этом сообщит и пришлет какой-нибудь транспорт, чтобы я мог ехать дальше. Я тешил свои заблуждения и не слишком тревожился до следующего дня. Но уже спустился вечер, а никаких вестей по-прежнему не было, и мое спокойствие вновь сменилось волнением. Признав, что ошибался, я вдруг заподозрил, что в случившемся повинен мой камердинер. Тот любил выпить, и часто, когда в нем возникала нужда, я находил его пьяным то в постели, то на конюшне. Как-то мне довелось узнать, что, прежде чем оказаться у меня — я еще расскажу об этом, — он несколько раз грабил прохожих на большой дороге, но поскольку ночью, когда мне угрожала гибель, он проявил себя храбрецом, я продолжал его терпеть, не догадываясь, что он замешан в опасных преступлениях. Как бы то ни было, я вознамерился прояснить возникшие у меня подозрения и послал лакея на тот постоялый двор, где все они останавливались. Возвратившись, тот рассказал, что камердинер с другим лакеем уже дней пять как уехали ко мне. Это развеяло мои последние сомнения — я вернулся в Париж, чтобы посоветоваться с друзьями, как быть дальше. У пропавшего лакея в Сент-Антуанском предместье жил брат, я побывал у него и попросил предупредить меня, как только тот появится, но, не уверенный, что моя просьба будет выполнена, добавил на всякий случай, что прощу беглеца, если он поможет мне схватить своего сообщника; понятно, что лакей вряд ли отважился бы обокрасть меня, не подбей его камердинер, из мошенников мошенник, — именно он-то его и совлек с пути. Я посетовал на это, ибо всегда питал симпатию к этому лакею, и выразил надежду, что тот мне во всем признается — за пять или шесть лет службы у меня он успел узнать, что я человек слова; а уж если придет с повинной, то спасет себе жизнь, которой сейчас грозит большая опасность.

Это была сущая правда. У меня никогда не было слуги честнее и надежнее — можно было только догадываться, чем тот, другой, прельстил беднягу, если он решился отважиться на преступление. А ведь всего несколько месяцев назад, когда он заболел, я нянчился с ним, как с собственным ребенком, и он никогда бы не забыл всей моей доброты; его могло совратить только вино, и я не мог не прибегнуть к тому же средству. Редко кто способен был в этом преуспеть, ибо, без сомнения, немного сыщется господ, обходящихся со слугами так же кротко, как я; но всяк поступает по своему разумению, и наилучший рецепт — отнюдь не тот, к которому чаще прибегают.