Павел Долохов - Снег в Техасе

Был немедленно составлен план действий. Бретон свяжется с Мальро, как только тот вернется из Москвы. Мальро позвонит Горькому. Все они будут на антифашистском конгрессе, здесь, в Париже, в зале «Плейель» в июне. Они втроем, Бретон, Мальро и Горький, поднимут вопрос о Серже Викто́ре. Он будет на свободе!

План показался Григорию полной чепухой, но спорить он не стал. Чем черт не шутит! Но дальнейшие события поставили план на грань срыва.

У писателя Гольденбурга было особое чутье на политические перемены. Впрочем, не составляло уже особого труда почувствовать, откуда в Москве дует ветер. Там разогнали ассоциации пролетарских писателей, перестали устраивать выставки художников-модернистов, а их картины потихоньку убрали из музеев, запретили строить экспериментальные здания архитекторам-конструктивистам, а композиторов отчаянно ругали. Гольденбургу заказали статью о новой французской поэзии.

Статья была быстро написана и без проволочек напечатана в «Литературной газете». В ней были строки, возможно, навеянные ночными бдениями в заведениях Монпарнаса: «…сюрреалисты – это компания сексуальных извращенцев, онанистов и педерастов, проповедующих фетишизм, эксгибиционизм и скотоложство… это ловкачи, умело прикидывающиеся сумасшедшими…»

Статья прошла бы незамеченной – «Литературку» в Париже мало кто читал… Но на беду в издательстве «Галлимар» вскоре вышел сборник, где строки из Гольденбурга во французском переводе были приведены в статье под названием «Что пишут советские коммунисты о французской литературе». Эту статью прочитали многие, в том числе Бретон и его друзья с площади Бланш. Как-то раз, солнечным майским днем, Бретон повстречал Гольденбурга у бистро на бульваре Монпарнас. Гольденбург набивал трубку ароматным табаком «Кэпстен». Увидев Бретона, он радостно заблеял и протянул руку. В ответ Бретон отвесил Гольденбургу пощечину. Удар оказался сильным. Маленький Гольденбург полетел вверх тормашками и ударился затылком о ствол платана. Вокруг собралась небольшая толпа. Выбежал бармен и вылил на голову Гольденбурга бутылку «Виши». Кто-то подобрал погасшую трубку. Гольденбургу показалось, что в толпе вспыхнули блицы фотографов.

Через час мокрый Гольденбург с подбитым глазом появился в посольстве на рю де Гренель:

– Я стал жертвой подлой провокации со стороны троцкистов, маскирующихся под поэтов-сюрреалистов!

На следующий день газета «Юманите» напечатала заявление:

«Мы, советские писатели, делегаты Всемирного антифашистского конгресса в защиту культуры, требуем отстранения от участия в конгрессе так называемых сюрреалистов. В противном случае советская делегация отказывается от всякого сотрудничества…»

А еще через день газеты сообщили о самоубийстве поэта Рене Кревеля, единственного гомосексуалиста из компании сюрреалистов. Его нашли мертвым в комнате, наполненной газом. На столе лежала записка: «Мне надоело жить в этом отвратительном мире».

Антифашистский конгресс открылся, как и планировалось, 26 июня 1935 года. Зал «Плейель» был переполнен. Одних журналистов было не менее ста: ждали крупного скандала. Горький не приехал. Вместо него в президиуме появились Леня Пустырник, одесский писатель Бабель и неизбежный Гольденбург. Леня Пустырник явно нервничал: ежеминутно вытирал с выпуклого лба пот, пил стакан за стаканом воду из графина.

Конгресс открыл Анри Барбюс. Он был уже очень стар, передвигался с трудом, его речь была путаной и невнятной. Тем не менее ему устроили бурную овацию. Затем выступил Гольденбург. Говорил он, как всегда, складно, пытался подражать профессиональным французским краснобаям. Бабель построил свою речь на одесских анекдотах, нарочито утрируя свой еврейский акцент. «Почти как Леон Блюм!» – громко сказал кто-то в ложе для прессы – еврейское происхождение тогдашнего французского премьера было темой нескончаемых шуток.

После минутной паузы на трибуну вышел Мальро. Он говорил о зверствах японцев в Китае, о процессе Димитрова, о «хрустальных ночах» в Берлине. Забудем разногласия, объединим наши усилия, остановим «коричневую чуму»! Ему долго хлопали. Гольденбург облегченно вздохнул: думал, что самое страшное позади. Но не тут-то было!

Мальро подождал, пока смолкнут аплодисменты, и вытащил из кармана листок бумаги:

– Мой друг, собрат Андре Бретон по ряду причин не смог быть среди нас. Он просил меня огласить вот это: «Честный писатель-антифашист не может спать спокойно, пока в мире остается хотя бы один узник совести! Мы вырвали Георгия Димитрова из лап Гитлера. Сделаем все, что в наших силах, чтобы раскрылись двери сталинских тюрем и чтобы вышел на свободу наш друг, писатель Серж Викто́р! Его единственное преступление состояло в том, что он имел смелость думать, говорить и писать так, как он считал нужным, о стране, которая стремительно погружается в мрак произвола. Свободу Сержу Викто́ру!»