Павел Долохов - Ленинград, Тифлис…

О Тифлисе Федя Дадашев узнал в блокадном Ленинграде, на проспекте Красных Зорь, в квартире на Петроградской. Это слово отец повторял часто. С каждым днем становилось холоднее. Кольцо блокады сжималось, и их большая квартира пустела. Первыми покинули ее веселый дядя Миша Годлевский с женой тетей Ксюшей и дочкой Машенькой. Уехали они куда-то на юг… Ушла на фронт другая соседка, тетя Катя Гросс, военврач. Ее фронт был где-то недалеко, и она иногда заходила их проведать в полушубке и с пистолетом на поясе.

К концу ноября во всей квартире жилой осталась лишь одна их маленькая комнатка. Там пылала буржуйка — к этому времени мебели уже почти не осталось; буржуйку топили книгами. Окно забили досками, завесили одеялами и пледами. Когда погасла большая люстра, отец включил маленькие лампочки от елки. Они горели яркими точками, но свет их с каждым днем тускнел. Некоторое время ниточки внутри лампочек светились розовым светом; потом погасли и они. Мама принесла откуда-то лампадку, ее фитилек горел неверным светом, по стенам прыгали тени, а лица родных казались неживыми, слепленными из прозрачного воска.

…Война для Феди началась в Вырице, и, как для всех, началась внезапно. Он только закончил третий класс в своей школе, где его дразнили: «Ну как ты там, тилигент? Опять уроки не выучил?»

В Вырицу Федю увозили обычно в мае. Там было хорошо: неторопливая речка Оредеж в мягких берегах, прохладный лес, барский дом на косогоре. А в тот год что-то не сложилось, уехали на дачу поздно, в июне; отца задержали на работе: он работал в большом синем доме на Каменном острове. Федя там несколько раз бывал на елках. Недалеко от этого дома, за железным заборчиком стоял большой, очень старый дуб.

— Это дуб Петра Первого, — сказал Феде отец.

— Того самого, чей ботик? — спросил Федя.

— Того самого, — ответил отец.

Слово «война» Федя услышал еще в мае. Кажется, от мамы. Отец отмахнулся.

— Никакой войны не будет. Глупости.

…В тот день, в тихое июньское воскресенье, о войне они узнали позже других. На их даче радио не было. Днем дачная хозяйка тетя Даша пошла в магазин и увидела там пьяных мужиков и ревущих баб.

— Что случилось? — спросила тетя Даша.

— Война, — ответила продавщица.

…В их семье первой о войне узнала Федина бабушка, она оставалась в городе. Ей позвонил Лилиенталь. Светлой ленинградской ночью он сидел дома у окна, смотрел близорукими глазами на Неву, крутил ручку приемника. Лилиенталь знал много языков и всегда слушал по ночам радио. В ту ночь слышимость была идеальной. Он настроился на Прагу. Передавали джазовый концерт. Конферансье рассказывал антисемитские анекдоты на берлинском диалекте. Публика одобрительно ржала. Трансляция внезапно прервалась, и диктор стал читать правительственное сообщение. Его повторили два раза. Потом заиграла военная музыка. Лилиенталь выключил приемник, подошел к телефону, набрал номер. Бабушка сняла трубку.

— Анна Марковна? Простите за поздний звонок.

— Это вы, Левушка?

— Это я, Анна Марковна… Я хотел сказать… la guerre [1] Война ( фр. ). .

— Quelle guerre? [2] Что за война? ( фр. ). — не поняла бабушка…

— Avec les boches [3] С бошами ( фр. ). , — сказал Лилиенталь и повесил трубку.

Дедушка и бабушка жили в маленькой квартирке на верхнем этаже в том же доме на проспекте Красных Зорь. Отец всегда звал их по именам: Паша, Анна. Лица их Федя помнил смутно. Они не пережили первую блокадную зиму. Он был у них, когда случился первый налет: надрывно заревели сирены. Дедушка взял Федю за руку, и они пошли вниз по темной лестнице.

Дед умер во сне — пришел с работы, сел в кресло, задремал. И не проснулся. Его завернули в одеяло, положили на Федины саночки, и отец повез его на Серафимовское кладбище. Трамваи уже не ходили — стояли замерзшие на занесенных снегом рельсах. Отец тащил саночки по окоченевшим проспектам, через обледенелые мосты. У кладбищенских ворот он оставил их. Таких саночек там было не меньше тысячи.

…В Вырице Федя оставался до сентября. Все дачи вокруг опустели, двери и окна заколотили; хозяева и дачники разъехались. Федя жил на даче один, без родителей, с тетей Дашей. Высоко в небе над облаками каждый день летали самолеты. Звук у них был непривычный, тяжелый, не наш.