Павел Долохов - Ленинград, Тифлис…

— Это море, — сказал отец, — Каспий.

Море придвинулось и заняло все вокруг, а для поезда остались лишь краешек земли и лес нефтяных вышек. Федя догадался: скоро приедем.

Тифлис возник на рассвете россыпью разноцветных домиков на отрогах зеленых гор. Поезд остановился, и Федю вывели на перрон. Было очень жарко, поэтому мама принялась Федю раскутывать: сняла с него теплую шапку, расстегнула шубку. Но Феде все равно было жарко; он с трудом переступал ногами в тяжелых валенках. Пот застилал глаза; он едва мог рассмотреть обступивших его горластых людей. Усатый человек с красным лицом согнулся, и на спину ему взгромоздили чемоданы и баулы. Человек подпрыгнул и засеменил на полусогнутых ногах, все побежали за ним. Отец взял Федю на руки, и они тоже побежали вслед за человеком, правда, его уже не было видно, только чемоданы быстро плыли над пестрой толпой. Оказавшись на большой площади перед вокзалом, отец пересчитал чемоданы и дал несколько бумажек носильщику. Тот снял с головы фуражку, что-то сказал не по-русски, вытер красное лицо краем синего фартука.

— Кто это? — спросил Федя.

— Это муша́ , — ответил отец и пояснил: — Носильщик.

На площади в несколько рядов стояли коляски и фургоны, запряженные лошадьми.

— Эй! — закричал отец, и один из фургонов подкатил к ним.

Возница, ловко затолкав чемоданы и баулы, подхватил на руки Федю и посадил верхом на чемодан. Затем он громко вскрикнул, щелкнул хлыстом, зацокали копыта, и перед Федей раскрылся Тифлис. Время качнулось и потекло вспять, назад тому лет на сорок, а то на сто и больше. Тогда точно так же стучали лошадиные копыта по тифлисским мостовым, и открывалась мутная Кура за Верийским спуском.

Еще один поворот, и они на тихой улице, наполненной утренним светом. Деревья с тонкими листьями и белыми цветами. Серый дом с балконом, на балконе маленькая женщина с седыми волосами, стянутыми на затылке. Отец машет ей рукой:

— Маша, это мы!

Мраморная лестница, дубовая дверь с бесконечными табличками. Темный коридор, двери открываются, из них выходят люди, стараются прикоснуться к Феде.

— Из Ленинграда… Живые…

Большая комната в конце коридора. В глубине комнаты — тетя Маша; она стоит спиной к свету и кажется, что вокруг ее головы — нимб. Подойдя к отцу, она берет его за руку и говорит тихим голосом:

— Марк, где Паша, где Анна?

— Они умерли, Маша…

— Вета?

Отец мнется:

— Я же писал… Десять лет… Без права переписки…

— Да, я помню… И Жоржа тоже… увезли…

Отец прижимает тетю Машу к себе. Гладит ее по волосам.

— Я знаю, Маша. Я все знаю.

Она смотрит на Федину маму, протягивает ей руку. Наклоняется к Феде. Крестит его. Потом отворачивается и, шаркая ногами, идет к балкону.

— Маша, ты куда? — спрашивает отец.

— Я жду Жоржа и Вету.

…С каждым днем становится жарче, и все выше поднимается солнце в полдень. Опали цветы на японской акации за окном, тонкие листочки свернулись в трубочки. Днем солнце палит немилосердно; кажется, весь город пожелтел и свернулся от зноя.

Федин мир становится понятней и шире. Они все втроем живут в маленькой комнате, которую уступила им тетя Маша.

— Здесь был кабинет Жоржа, — сказал отец.

Федя внимательно изучил эту комнату. Высокие стены с почерневшими обоями. Потолок с облупившейся лепниной. Очень много книг, и почти все не по-русски. Окно с медными шпингалетами. За стеной — комната тети Маши, где Федя бывает редко. Там — большой диван, мягкие кресла, на стенах — старинные картинки.

Тетю Машу Федя не любит и немного боится. В те редкие дни, когда их приглашают вечером на чай, она не оставляет Федю в покое.

— Как ты держишь вилку?

— Сиди прямо! Не расставляй локти!

А однажды утром она объявила:

— С сегодняшнего дня я буду говорить с Федей только по-французски. Comment allez-vous, Monsieur? Повторяй за мной: Merci, Madame, je vais bien.

Федя что-то бормочет и убегает в коридор. Коридор длинный, с бесконечным рядом дверей. Двери открываются, и из них выходят люди. Федя уже знает, кто они, как их зовут. Вот Нино, высокая, грудастая, с большими и грустными глазами. У нее — дочка, Луиза, но ее Федя видит редко. У Луизы какая-то странная болезнь. Даже днем она лежит в маленькой кроватке у окна и, не отрываясь, смотрит на небо. Несколько раз Федя видел Нино радостной. Она выбегала на кухню с треугольным листком бумаги в руках:

«Письмо от Гиви! С фронта!»

За следующей дверью — товарищ Исраэлян. У него, наверное, нет другого имени. Во всяком случае, все его называют только так — товарищ Исраэлян. У него что-то с ногой, он прихрамывает, а о себе говорит с уважением: «Я как старый чекист ответственно заявляю…» Позднее Федя узнал, что товарищ Исраэлян служил бухгалтером в милиции…