Колин Маккалоу - Битва за Рим (Венец из трав)

Он ощутил, что то чувство неудачи и дискомфорта, которое не покидало его в течение всего срока пребывания в курульном кресле, сейчас стало совсем угнетающим. А тут еще фламин Юпитера и консул-суффект Мерула выпрямился с бесившим Метелла Пия достоинством и взглянул в лицо своему коллеге Октавию.

— Гней Октавий, я должен отказаться от своей должности консула-суффекта, — спокойно сказал он, — не годится, чтобы фламин Юпитера был курульным магистратом. Для Сената я еще гожусь, но для властных полномочий — нет.

Все остальные молча наблюдали, как Мерула покинул Нижний Форум, где происходил весь это разговор, и направился вверх по Священной улице к общественному дому, в котором он, согласно своей жреческой должности, жил.

Катул Цезарь взглянул на Метелла Пия:

— Квинт Цецилий, ты можешь принять высшее военное командование? Если мы проведем твое официальное назначение, возможно, наши люди и весь город воспрянут духом.

— Нет, Квинт Лутаций, я не могу этого сделать, — покачал головой Метелл Пий. — Наши люди и наш город страдают от болезней и голода, так что мое назначение им совершенно безразлично. И кроме того, хотя мне и неприятно говорить об этом, но они не уверены в том, кто из нас прав. Я надеюсь, что никто из нас не хочет еще одной битвы на улицах Рима — и той, что устроил Луций Сулла, более чем достаточно. Мы должны прийти к согласию! Но с Луцием Цинной, а не с Гаем Марием!

Октавий оглядел лица участников этого совещания, пожал плечами и расстроенно вздохнул:

— Тогда все правильно, Квинт Цецилий, все правильно. Возвращайся назад и повидайся с Луцием Цинной еще раз.

И Поросенок пошел назад, сопровождаемый Катулом Цезарем и его сыном Катулом. Наступило пятое декабря.

На этот раз они были приняты с великой помпой. Цинна соорудил себе высокий помост и уселся наверху в своем курульном кресле, в то время как вся делегация стояла у его подножия и была вынуждена смотреть снизу вверх. Вместе с опальным консулом на помосте находился и Гай Марий, который стоял позади его кресла.

— Во-первых, Квинт Цецилий, — громко сказал Цинна, — я приветствую тебя. Во-вторых, я уверяю тебя, что Гай Марий присутствует здесь только в качестве наблюдателя. Он понимает, что является частным лицом, а потому не будет участвовать в официальных переговорах.

— Благодарю тебя, Луций Цинна, — так же чопорно ответил Поросенок, — и сообщаю тебе, что я уполномочен вести переговоры только с тобой, а не с Гаем Марием. Каковы твои условия?

— Чтобы я вступил в Рим как римский консул.

— Принято. Фламин Юпитера уже оставил свою должность консула-суффекта.

— Никакое возмездие недопустимо.

— Его и не будет, — согласился Метелл Пий.

— Все новые граждане Италии и Италийской Галлии получат статус во всех тридцати пяти трибах.

— Согласен.

— Рабам, которые бежали от своих римских хозяев и вступили в мою армию, должна быть гарантирована свобода и все права гражданства.

Поросенок похолодел.

— Невозможно, — хрипло сказал он, — это невозможно!

— Это одно из условий, Квинт Цецилий. Оно должно быть принято наряду с остальными, — настаивал Цинна.

— Я никогда не соглашусь предоставить права гражданства тем рабам, которые бежали от своих законных хозяев!

Катул Цезарь сделал несколько шагов вперед.

— На одно слово, Квинт Цецилий, — деликатно попросил он.

Немало времени потратили Катул Цезарь и его сын, чтобы убедить Поросенка в том, что это частное условие должно быть принято. В конце концов он уступил — но только потому, что и сам видел непреклонность Цинны. Единственное, чего он не понимал, — для кого тот это делал? Для самого себя или для Мария? В войсках самого Цинны рабов было немного, но войска Мария состояли в основном именно из них.

— Хорошо, я согласен со всей этой глупостью насчет рабов, — грубо сказал Поросенок, — но имеется один пункт, на котором я вынужден настаивать.

— Ну и? — спросил Цинна.

— Не должно быть кровопролития, — напористо заявил Поросенок, — лишения гражданских прав, проскрипций, изгнаний, осуждений за измену, казней. В этом деле все поступали согласно своим принципам и убеждениям. Ни один человек не может быть наказан за свои принципы или убеждения, независимо от того, какими бы гнусными они ни казались. Это касается как тех, кто следовал за тобой, Луций Цинна, так и тех, кто следовал за Гнеем Октавием.

— Я от всей души согласен с тобой, Квинт Цецилий, — кивнул Цинна. — Не должно быть никакой мести.