Колин Маккалоу - Битва за Рим (Венец из трав)

Здесь, на Сицилии, Марий надеялся остаться. Ему не хотелось рисковать, удаляясь от Италии дальше, чем это было необходимо. Хотя его физическое состояние было отменным, несмотря на все недавние испытания, он сам сознавал, что с его рассудком дела обстоят далеко не так благополучно. Иногда он забывал названия предметов; подчас чужие слова начинали вдруг для него звучать совершенно непонятно, как варварский говор скифов или сарматов. Он не реагировал на отвратительные запахи или вдруг принимал колыхание перед глазами рыбачьих сетей за повреждение собственного зрения. Он мог внезапно покрыться невыносимой испариной или забыть, где находится. Наконец, у Мария окончательно испортился характер, он стал раздражительным, ему всюду мерещились пренебрежение и обиды.

— Что бы это ни было в нас, — то, что позволяет нам думать, находится в нашей груди, как говорят некоторые, или в наших головах, как уверяет Гиппократ, а я лично верю ему, потому что думаю с помощью моих глаз, ушей и носа, иначе почему бы им не находиться так же далеко от источника мысли, как они находятся от сердца и печени? — однажды, перескакивая с мысли на мысль, говорил он своему сыну, пока они дожидались в Эриксе аудиенции у местного правителя. Марий говорил запинаясь, яростно хмуря огромные брови и зачем-то постоянно их пощипывая. — Позволь мне начать снова… Что-то постоянно жует мой мозг, Марий-младший, откусывая по кусочку. Я все еще помню прочитанные некогда книги, и когда прилагаю усилия, то могу мыслить правильно и последовательно. Могу руководить собранием и делать все, что некогда делал в прошлом. Но не всегда. И эти изменения происходят таким образом, что я их не понимаю. Временами я даже не сознаю этих изменений. Ты должен простить мне грубости и капризы. Мне надо сохранить умственные силы, потому что когда-нибудь я еще стану консулом в седьмой раз. Марфа из Сирии сказала, что это случится, а она никогда не ошибается. Никогда не ошибается… Я говорил тебе об этом, не так ли?

— Да, отец, ты рассказывал. Много раз, — ответил Марий-младший с грустью в голосе.

— А говорил ли я тебе, что она мне предсказала еще?

Серые глаза Мария-младшего внимательно обежали все вокруг и остановились на искаженном и помятом лице отца, с которого в эти дни не сходил яркий румянец. Марий-младший тихо вздохнул, думая о том, сбился ли отец с мысли или же в его сознании еще сохраняется ясность.

— Нет, отец.

— Ну так слушай. Она сказала, что мне не быть величайшим человеком Рима, что бы я ни сделал. Знаешь ли ты, кто, по ее словам, будет величайшим римлянином?

— Нет, отец. Но я хочу знать.

Даже луча надежды не зародилось в сердце Мария-младшего; он понимал, что это будет не он. Сын великого Гая Мария слишком хорошо знал о собственных недостатках.

— Она сказала, что им когда-нибудь станет юный Цезарь.

— Edepol!

Марий согнулся и хихикнул, неожиданно холодно и жутко.

— О, не беспокойся, мой сын! Этого не случится! Я никому не позволю быть более великим, чем я сам! Но сейчас я открыл тебе причину, по которой я собираюсь утопить звезду юного Цезаря на дне самого глубокого моря.

— Ты устал, отец. — Марий-младший вскочил. — Я заметил, что печали и трудности ухудшают твое самочувствие, когда ты устаешь. Пойди и поспи.

Правителем Сицилии был клиент Гая Мария — Гай Норбан. В настоящее время он находился в Мессане. Неугомонный Марк Лампоний предпринял попытку вторгнуться на Сицилию повстанческими отрядами луканов и бруттиев. Посланный с приказом скакать по Валериевой дороге как можно быстрее в Мессану, курьер Мария вернулся назад с ответом правителя через тринадцать дней.

Хотя я, твой клиент, полностью сознаю свои обязанности перед тобой, Гай Марий, но являюсь также пропретором римской провинции. Поэтому я считаю долгом чести ставить свои обязательства перед Римом выше своих обязательств перед патроном. Твое письмо прибыло после того, как я получил приказ Сената, в котором мне предписывается не оказывать никакой помощи тебе и другим беглецам. В настоящее время мне прямо приказано поймать тебя и убить, если это возможно. Этого я, разумеется, делать не буду, и потому единственное, что в моих силах, — это приказать твоему кораблю немедленно покинуть воды Сицилии.

От себя лично желаю тебе всего хорошего и надеюсь, что где-нибудь ты найдешь безопасное убежище. Я, правда, сомневаюсь в том, что тебе удастся сделать это на римской территории. Я также могу сообщить тебе, что Публий Сульпиций был схвачен в Лавренте. Его голова выставлена на трибуне в Риме. Подлое дело. Но ты поймешь мое положение лучше, если я добавлю, что голова Сульпиция была установлена на трибуне самим Луцием Корнелием Суллой. И вовсе не по приказу — он сделал это лично.