Колин Маккалоу - Битва за Рим (Венец из трав)

В то время как солдаты спокойно и дисциплинированно прочесывали город, сгоняя жителей и осматривая дома, Страбон проследовал к рыночной площади. На ней еще сохранились следы того времени, когда ее захватил Гай Видацилий; там, где раньше возвышалась трибуна магистратов, теперь была лишь куча обугленных головешек — остатки погребального костра, на который взошел Видацилий, чтобы сжечь себя.

Покусывая тонкий прутик, которым он обычно наказывал свою общественную лошадь, консул Страбон осторожно огляделся по сторонам, потом резко повернулся к Бруту Дамасиппу.

— Устрой платформу поверх этого кострища, быстро, — приказал он легату.

За очень короткое время солдаты сорвали двери и балки с соседних домов, и Помпей Страбон получил свою платформу с ведущими на нее ступенями. На ней были помещены курульное кресло из слоновой кости и скамья для писаря.

— Иди за мной, — бросил Помпей Цицерону, поднимаясь по ступенькам и усаживаясь в свое курульное кресло. Консул так и не снял панциря и шлема, но теперь с его плеч вместо красного плаща командующего свисала пурпурная мантия.

Разложив восковые таблички на столике, стоявшем рядом с его скамьей, Цицерон склонился, держа одну из них на коленях и приготовив стилос для письма. Как он полагал, должен был состояться официальный процесс.

— Попликола, Рузон, Дамасипп, Гней Помпей Младший, присоединяйтесь ко мне, — распорядился консул со своей обычной резкостью.

Сердце Цицерона стало биться ровнее, страх его почти прошел, и он смог записать первые произнесенные слова. Очевидно, прежде чем открыть ворота, город принял некоторые меры предосторожности, потому что большое количество мечей, кольчуг, копий, кинжалов и других предметов, которые можно было счесть оружием, кучами лежали перед зданием городских собраний.

Магистраты были выведены вперед и поставлены перед импровизированным трибуналом. Помпей Страбон начал слушание дела, превратившееся в слушание его собственной речи:

— Вы все виновны в измене и убийстве. Вы не являетесь римскими гражданами и будете наказаны розгами и обезглавлены. Радуйтесь, что я не предал вас участи рабов и не приказал распять.

Каждый приговор приводился в исполнение тут же у подножия трибунала. Цицерон в ужасе сдерживал подкатывавшую к горлу тошноту. Он уткнулся взглядом в таблички, разложенные на коленях, и машинально чертил на воске каракули.

После того как с магистратами было покончено, консул Страбон вынес тот же приговор в отношении каждого горожанина мужского пола в возрасте от тринадцати до восьмидесяти лет, которого удалось разыскать его солдатам. Для экзекуции он назначил пятьдесят солдат на порку и еще пятьдесят — на отрубание голов. Другие легионеры были посланы разбирать кучу оружия возле здания городских собраний в поисках подходящих топоров, а пока исполнителям казни было приказано пользоваться своими мечами. Опытные солдаты так хорошо справлялись с обезглавливанием своих увечных и истощенных жертв, что даже отказались от топоров. Однако через час удалось разделаться только с тремя тысячами аскуланцев. Их головы были насажены на копья и помещены на стене, а тела свалены в кучу на краю площади.

— Поторопитесь, — приказал Помпей Страбон своим командирам и солдатам. — Я хочу, чтобы все было закончено сегодня — сегодня, а не через восемь дней! Поставьте двести человек на порку и двести — на обезглавливание. И шевелитесь, у вас не чувствуется ни сработанности, ни системы. Если вы не добьетесь четкой работы, то не справитесь.

— Может, лучше было бы заморить их голодом? — спросил сын консула, хладнокровно наблюдая за резней.

— Это было бы значительно проще. Но не по закону, — ответил ему отец.

Более пяти тысяч аскуланских мужчин погибли в этот день. Бойня осталась в памяти всех римлян, присутствовавших при этом, хотя в тот момент не раздалось ни одного возгласа неодобрения и впоследствии никто не сказал слова против. Площадь была буквально вымыта кровью; специфический запах ее — теплый, сладковатый, с привкусом железа, отвратительный — как туман, поднимался в пронизанном солнечными лучами горном воздухе.

На закате консул поднялся со своего курульного кресла.

— Всем назад, в лагерь, — скомандовал он лаконично. — С детьми и женщинами мы разберемся завтра. Здесь, внутри, охрана не нужна. Закройте только ворота и поставьте стражу снаружи.

Он не дал распоряжений об уборке тел с площади, так что все осталось в нетронутом виде.