Колин Маккалоу - Битва за Рим (Венец из трав)

— Да, пожалуй, так. Я подыщу ему подходящую невесту.

Однако мысли о женитьбе сына вылетели из головы Суллы, стоило ему сказать дочери, что она помолвлена с сыном Квинта Помпея Руфа. Корнелия, доказав, что она истинная дочь Юлиллы, мигом ударилась в крик и уже не умолкала.

— Можешь верещать сколько тебе угодно, — холодно промолвил Сулла. — Это тебе не поможет, девочка моя. Ты поступишь, как тебе говорят, и выйдешь за того, кого я тебе укажу!

— Ступай, Луций Корнелий! — взмолилась Элия. — Тебя хотел видеть сын. Позволь мне самой заняться Корнелией, прошу тебя!

Все еще кипя от гнева, Сулла прошел к сыну. Простуда у того никак не проходила. Все тело юноши ломило, его мучил мокрый кашель.

— Ничего, это пройдет, сын! — утешал Луций Корнелий Сулла, садясь на край постели и целуя больного в лоб. — Погода стоит неважная, но в этой комнате тепло и хорошо.

— Кто там визжит? — хрипло спросил Сулла-младший.

— Твоя сестра, чтоб ей провалиться…

— Из-за чего? — озабоченно спросил тот — он любил сестру.

— Я только что сообщил ей, что отдам ее замуж за сына Квинта Помпея Руфа. А она, похоже, надеялась выйти за своего двоюродного братца, Мария-младшего.

— Как?! Мы ведь все думали, что она станет женой Мария-младшего! — потрясенно воскликнул сын.

— Да ни у кого и в уме этого не было! Твой покойный предок, Цезарь, был против браков между родственниками. И Гай Марий его в этом поддерживает. Я придерживаюсь того же убеждения. Постой… — Сулла нахмурился. — Уж не хочешь ли ты сказать, что думал взять в жены одну из дочек семейства Юлия?

— Что?! Лию или Ю-ю?.. — Сулла-младший от души рассмеялся, затем закашлялся и, лишь выплюнув мокроту, смог наконец произнести: — Нет, папа, что ты! Надо же такое вообразить! Кого ты мне прочишь в невесты?

— Пока не знаю, сын. Одно могу тебе обещать: прежде я спрошу, нравится ли она тебе, — заверил Луций Корнелий Сулла.

— Но Корнелию ты не стал спрашивать…

— Она женщина, — пожал плечами отец, — а женщинам не дано право выбора. Они поступают так, как им говорят. Единственное соображение, которым руководствуется pater families, подбирая дочери партию, — это чтобы замужество ее способствовало его собственной карьере или карьере сына. А иначе зачем кормить и одевать дочерей на протяжении восемнадцати лет? Им приходится обеспечивать хорошее приданое, однако для семьи, из которой они уходят, это добро потеряно. Нет, мой сын, единственный прок от дочерей — обеспечить себе продвижение с помощью их выгодного замужества. Хотя сейчас, слыша верещание твоей сестры, я подумываю о том, что в прежние времена правильно делали, выбрасывая новорожденных девчонок в Тибр.

— Нет, это несправедливо, папа!

— Почему? — удивился Луций Корнелий Сулла неожиданному сопротивлению сына. — Женщины — низшие существа. Их жизни ткутся из грубой, простой нити, а не из самого Времени и ничего не значат для мира. Они не творят историю, не управляют государством. Мы содержим их, потому что это наша обязанность. Ограждаем от невзгод, бедности, ответственности. Вот почему — если только смерть не унесла их во младенческом возрасте — они живут обычно дольше мужчин. Взамен мы, мужчины, требуем от них подчинения и уважения.

— Понимаю, — сказал Сулла-младший, принимая объяснение отца в той форме, какую тот и старался ему придать: как простую констатацию факта.

— А теперь мне пора, у меня есть дела, — произнес отец, вставая. — Ты ешь что-нибудь?

— Ем кое-что… Но мне трудно глотать.

— Я еще зайду к тебе попозже.

— Только, смотри, не забудь, папа. Я буду ждать…

«Прежде всего нужно успокоиться, — сказал себе Луций Корнелий Сулла, — и готовиться к выходу в гости». Квинт Помпей Руф, которому не терпелось поскорее завязать дружеские отношения с семейством нового союзника, пригласил их на ужин. К счастью, Сулла не обещал привести с собою дочь. Как сообщила ему убитым голосом Элия, та перестала кричать и плакать, но теперь заперлась у себя в спальне и сказала, что объявляет голодовку. Ничто не могло подействовать на Суллу хуже, чем эта новость. В глазах его загорелся ледяной огонь.

— Я положу этому конец! — прорычал он и, прежде чем Элия успела помешать ему, устремился к спальне дочери.

Ворвавшись в комнату, он выволок упирающуюся в ужасе Корнелию за волосы из постели и начал отвешивать ей хлесткие пощечины одну за другой. Девушка даже не кричала, а издавала какой-то почти неразличимый уху высокий писк, напуганная не столько физическим насилием над собою, сколько страшным выражением, которое застыло на лице ее отца. Наконец тот швырнул ее на пол, точно куклу.